— А по-моему, как раз на это вы не способны — иначе у вас на носу давно сидели бы очки.
Белл так решительно остановилась, что Джон удивленно обернулся к ней.
— Очки нужны мне только для чтения, — сообщила она.
— Приятно слышать, что вы признались хотя бы в этом.
— Я уже думала, что вы начинаете мне нравиться, но теперь понимаю: я ошиблась.
— Я по-прежнему вам нравлюсь, — заверил Джон и зашагал к пруду, не отпуская ее руки.
— Нет, не нравитесь!
— Нет, нравлюсь.
— Нет, не… впрочем, может быть, вы правы, — смирилась она. — Но по-моему, вы ведете себя слишком дерзко.
— А по-моему, у вас на пятке — огромная мозоль. Так что прекратите ворчать.
— Я и не…
— Нет, вы именно ворчали.
Она со вздохом сдалась и позволила отвести себя к пруду. У пруда она уселась на траву неподалеку от берега, пока Джон спустился к воде и намочил платок.
— Он, случайно, не грязный? — поинтересовалась Белл.
— Мой платок или пруд?
— И то, и другое!
Джон вернулся к ней и показал белоснежный квадратик ткани.
— Он безукоризненно чист.
Белл вздохнула при виде его решимости промыть ее мозоль, и выставила босую ногу из-под юбки.
— Так не годится, — заявил Джон.
— Почему же?
— Вам придется лечь на живот.
— Ни за что! — выпалила Белл.
Джон склонил голову набок.
— Насколько я понимаю, — задумчиво произнес он, — у нас имеется два выхода.
Он надолго замолчал, и Белл была вынуждена спросить:
— У нас?
— Да. Либо вы перевернетесь на живот — так, чтобы я смог промыть вашу мозоль, либо мне придется лечь на спину — так, чтобы видеть вашу пятку. Разумеется, для этого мне понадобится сунуть голову вам под юбки, и эта идея представляется мне настолько интригующей…
— Довольно, — перебила Белл и легла на живот.
Взяв платок, Джон осторожно приложил его к ранке, удаляя уже запекшуюся кровь. Прикосновения были очень болезненными, но Белл чувствовала, что ее целитель действует с умелой осторожностью, и потому молчала. Однако, когда Джон извлек из кармана нож, она решила, что лучше не молчать.
— Ах! — К сожалению, первое вырвавшееся у нее слово оказалось не особенно вразумительным.
Джон был явно удивлен.
— Что-нибудь не так?
— Что вы хотите делать ножом?
Джон терпеливо улыбнулся.
— Всего-навсего проткнуть волдырь. Так кожа быстрее высохнет.
Судя по его словам, он знал, что делает, но Белл считала, что не может так просто согласиться.
— А зачем нужно, чтобы кожа высохла?
— Тогда мозоль быстрее заживет. Мертвая кожа отвалится, а нежный слой под ней затвердеет. Разве прежде вы никогда не натирали мозолей?
— Такие — нет, — призналась Белл. — Обычно мне не приходится так помногу ходить. Я привыкла ездить верхом.
— А как насчет танцев?
— При чем тут танцы? — удивилась Белл.
— Не сомневаюсь, что в Лондоне вы часто бываете на балах и тому подобных светских развлечениях. Должно быть, вам приходится целые ночи проводить на ногах.
— Я всегда надеваю удобную обувь, — отозвалась Белл. — Может быть, все-таки обойдемся без ножа?
— Не беспокойтесь, — заверил он, — мне приходилось заниматься ранами гораздо хуже этой.
— На войне? — осторожно поинтересовалась Белл.
Его глаза потемнели.
— Да.
— Могу себе представить — вам и в самом деле доводилось видеть раны куда страшнее волдырей, — негромко произнесла она.
— Представьте себе, да.
Белл понимала, что ей следует прекратить расспросы: очевидно, у Джона остались болезненные воспоминания о войне, но любопытство пересилило благоразумие.
— Разве не для этого существуют врачи и фельдшеры?
Последовало многозначительное молчание. Белл ощутила прикосновение к ноге его ладоней, когда острие ножа прорвало волдырь, и лишь потом Джон ответил:
— Иногда помощь врачей и фельдшеров бывает недоступна, и тогда приходится делать все возможное, что подскажет рассудок.