И даже антагонисты «благородных разбойников», с черными повязками, деревянными ногами и патологически злобным нравом, со времен Стивенсона, Сю и Конан Дойля вполне вписываются в общую картину: в конце концов, «хорошие парни» побеждают «плохих парней», а добродетель, как и положено, торжествует. В рассуждении возвышенных движений души, которых так не хватает в наше прагматическое время (впрочем, какое время не прагматично?), весь этот миф прекрасен и необходим, и грешно было бы мне, который и сейчас не упустит случая насладиться хорошим «пиратским» романом, пытаться его развенчать. Однако книга, которую вы сейчас держите в руках, совсем иного свойства. И в нашем предисловии речь тоже пойдет совсем о другом.
Обычно представление о феномене пиратства устойчиво связано с XVI – XVIII веками – тем временем, которое чуть выше было названо «классическим». Однако в действительности его возникновение теряется в глубине веков. Само слово «пират» прочно вошло в лексикон древнегреческих обывателей века за четыре до нашей эры, но у него были предшественники, а пиратскими актами не брезговали еще герои греческих мифов – Минос, Одиссей, Геракл, Ясон… Пиратское ремесло уже тогда было столь же обыденно, как землепашество или скотоводство, отличаясь от них разве что большей степенью риска, а в бюджете (как мы бы теперь сказали) многих средиземноморских городов-государств нередко играло даже более существенную роль: тот же минойский Крит, к примеру, во многом жил за счет морского разбоя.
Более того, в римских Дигестах (сборниках законов), в одном из законов, который дошел до римского права еще от времен древнегреческого мудреца Солона, перечисляются три морские «специализации» – мореходы, купцы и пираты. Добавим от себя: не просто три равноправные профессии, а три ипостаси одного морского дела, и быть ли в открытом море дичью или охотником, зависело исключительно от обстоятельств и в античности, и, как мы увидим далее, в «просвещенные» века.
Как бы эксцентрично это ни звучало, именно пиратству обязаны древнегреческие цивилизации своим торговым и техническим расцветом на море, так же, как сухопутным набегам и войнам – развитием военной техники, полководческого искусства и политических систем. Ведь необходимость уберечь свои жизни и имущество толкала мореходов к усовершенствованию судов и оружия, освоению новых торговых путей и развитию искусства навигации, разработке принципов картографии и разнообразных экономических дисциплин. А это неизбежно приводило к бурному развитию мореплавания и торговли. И тут напрашивается аналогия с «санитарами леса» – волками, которые объективно способствуют выживанию и процветанию множества видов-»жертв».
И точно так же, как чрезмерное увеличение численности волков превращает их из блага в бедствие, чрезмерно возросшее могущество пиратов делало их вместо стимула развития его тормозом. Тогда государство устраивало на них облаву, наподобие той, которую учинил Гней Помпей на Сицилии, и количество «санитаров моря» на какое-то время входило в разумные рамки. Так эти два процесса взаимного регулирования и чередовались из века в век, пока полезное начало морского разбоя не исчерпалось окончательно – а признано это было всего-то немногим более века тому назад!
Наконец, помимо прогрессивной и «санитарной» составляющих, помимо все еще близкой многим идеи грабить награбленное, пиратство до самых последних времен его официального признания было связано с работорговлей. «Охотиться должно как на диких животных, так и на тех людей, которые, будучи от природы предназначены к подчинению, не желают подчиняться. Такого рода война по природе своей справедлива».