Вот в каком доме поселила меня судьба 27 января 1960 года. У темноволосой и черноглазой женщины и молчаливого мужчины родился мальчик.
Именно отец предложил назвать меня Затопеком.
Он всегда восхищался чешским легкоатлетом Эмилем Затопеком; возможно, ему нравилось, что они с тем Эмилем тезки. Для мамы имя Затопек звучало необычно, экзотично, богемно. Ни один из них, обладателей обычных, заурядных имен, и представить не мог, что значит подобное имя для мальчишки, растущего в шахтерском городке. Нет, поддразнивание других детей не оставило шрама. Но они не предвидели и раздражения, которое будет преследовать меня всю жизнь всякий раз, как придется вписывать имя в анкету или называть себя в каком-нибудь учреждении. Всегда одно и то же. Недоуменно поднятые брови и просьба повторить.
Лишь два события за первые шесть лет моей жизни останутся в моей памяти навечно.
Первое — открытие женской красоты.
Открытие оказалось многогранным; вы уж потерпите, простите меня, если я собьюсь и нарушу хронологию. Но женская красота всегда влекла меня и в конечном счете стала кусочком мозаики моей психики.
Подробности сейчас уже забылись. Кажется, мне было лет пять. Наверное, я играл в гостиной среди богемных друзей матери, как вдруг я поднял голову и посмотрел на одну мамину подругу, актрису. И сразу же понял, насколько она красива, — конечно, бессознательно, но тем не менее я сразу, не рассуждая, понял, что она красавица, что у нее безупречные черты. Должен признать, что лица ее я не помню, только то, что она была невысокого роста, стройная. Волосы у нее, кажется, были каштановые. Но то переживание стало лишь первым в череде многих; я все больше восхищался и любовался женской красотой.
Разумеется, я был довольно необъективен. В конце концов, все мужчины восхищаются красивыми женщинами. Но мне казалось, что мое чувство прекрасного выше среднего уровня. Может быть, думал я тогда, когда у меня еще были силы думать о таких вещах, способность оценивать форму, рассматривать фигуру под разными углами, видеть отдельные частицы, которые в сумме создают красоту, — это единственное, что я унаследовал от матери с ее художническим чутьем. Не случайно ее в свое время заворожила фигура отца. Но разница заключалась в том, что ей захотелось нарисовать его, как рисовала она до него много других мужских лиц и торсов. Я же довольствовался меньшим — мне доставляло удовольствие просто любоваться красавицей. И размышлять о несправедливости богов, которые распределяли красоту случайно; о демонах старости, которые могли забрать красоту, и тогда оставалась только личность, характер, обрамленный прежде красивой внешностью. Я много размышлял о влиянии поразительной красоты на женский характер; о многогранности красоты, которая складывается из отдельных черточек — носа, губ, подбородка, скул, глаз. А еще я дивился чувству юмора богов, их коварству и злобе: какую-нибудь женщину они наделяют великолепной фигурой, но лишают красивого лица. Или, наоборот, приставляют безупречное лицо к уродливой фигуре. Или придают чуточку несовершенства, и в результате получается ни то ни се.
Да, и еще я восхищался талантом, которым от природы обладают женщины, — улучшать то, что скупо даровано природой, при помощи одежды, макияжа, помады, кисти и мелких движений пальцев, в результате чего получается гораздо более соблазнительный товар.
С того мига, в гостиной в Стилфонтейне, я стал рабом красоты.
Второе незабываемое событие моего детства — землетрясение.
5
— Я вернулась из Виндхука; Ян должен был встретить меня в аэропорту. Но его там не оказалось. Я позвонила домой. Трубку никто не снял. Я прождала его два часа, а потом поймала такси. Было поздно, часов десять вечера. В доме все окна были темные. Я забеспокоилась, потому что он всегда рано возвращался. И на кухне всегда горел свет. Ну вот, я отперла парадную дверь, вошла — и увидела его на кухне. Сразу. Это было первое, что я увидела. И сразу поняла, что он мертв. Столько крови… Голова у него упала на грудь. Его привязали к спинке стула, кухонного стула. Я потом продала все стулья, не могла оставить их у себя. Руки были заведены за спину и замотаны проволокой, как сказали полицейские. Ближе подойти я не смела, просто стояла на пороге, а потом побежала к соседям. Они позвонили в полицию. Увидев, в каком я состоянии, они вызвали и врача.
Ван Герден понял, что Вилна ван Ас повторяла эту историю не однажды: она говорила ровно, как бывает после нескольких повторений и после того, как притупится первая боль.
— Потом полицейские попросили вас пройти по дому и посмотреть, что пропало.
— Да. Они засыпали меня вопросами. Как убийцы проникли в дом, что украли…
— Вам удалось им помочь?
— Как они попали в дом, так и не установили. Полицейские считают, что они подкараулили Яна, когда он возвращался. Но соседи ничего подозрительного не заметили.
— Что пропало?
— Только содержимое сейфа.
— А бумажник? Телевизор? Музыкальный центр?
— Ничего, кроме содержимого сейфа.
— Сколько времени вы пробыли в Виндхуке?
— Я провела в Намибии всю неделю. Главным образом ездила по фермам. В Виндхуке я только ночевала.
— Сколько времени он уже был мертв, когда вы вернулись?
— Мне сказали, что это случилось накануне вечером. Перед тем как я вернулась.
— В тот день вы ему не звонили?
— Нет. Я позвонила за два дня до того из Гобабиса — рассказать о своей находке.
— И как он разговаривал?
— Как обычно. Он не любил телефоны. В основном все переговоры по телефону вела я. Я удостоверилась, что предложила правильную цену, и дала ему адрес для перевозчика, по которому нужно было прислать грузовик.