— Полагаете, он изменил свое мнение по поводу «исчадий ада»?
— Делайте скидку на то, что он актер… Эмоции и все такое прочее… Но заметьте: после того как пришел Горбачев, он ни разу более не позволял себе таких высказываний… В конечном счете во время ноябрьской встречи он старался сделать все, что мог… Нынешние переговоры — это следствие, в какой-то, конечно, мере, того впечатления, которое произвел на него ваш лидер…
…Позвонили из миссии США, пригласили Зэлла посмотреть материал, полученный по спутнику: выступление государственного секретаря Шульца о начале прерванного раунда переговоров; тот сказал, что он не один, а с русским коллегой; продиктовал имя и фамилию, вернулся к столику:
— Сейчас ответят, компьютерная справка у них работает отменно.
Ответили быстро: «Будем очень рады русскому гостю».
…Охранники миссии — все как один филиппинцы или таиландцы, толком не поймешь, — показали, куда надо запарковать машину; в приемной Зэлла и Степанова встретил заместитель постоянного представителя, провел в кинозал.
— Видимо, речь может пойти о новой встрече двух лидеров, теперь уже в Штатах, — заметил он, дружески присматриваясь к Степанову. — Мы с большим оптимизмом выслушали Шульца, он был весьма сдержан.
«А как относится к такого рода возможности военно-промышленный комплекс? — подумал Степанов. — Или ЦРУ? Для них встреча в Женеве не была подарком… А теперь эти переговоры… Каково-то им?»
После просмотра поднялись на третий этаж, в столовую. Пришел шеф миссии, засвидетельствовал свое почтение — в рубашке, рукава завернуты, словно у техника по ремонту автомобилей, весел и доброжелателен: «Хорошо бы как-нибудь позавтракать, буду рад вашему звонку…»
Зэлл продиктовал телефон «Эпсома», заметив при этом:
— Надеюсь, завтракать будем не в этой казарме?
Американский представитель снова улыбнулся:
— Здесь делают прекрасный омлет, не гневите бога, Дрю! А выезжать в город я сейчас не могу: мы очень и очень ждем новостей из Белого дома; от того, как сейчас здесь пойдут переговоры о ракетном потенциале, зависит будущее. Как думаете, мистер Степанов, Кремль готов к серьезному диалогу, когда ваш лидер прилетит в Штаты?
— Полагаете, я отвечу «нет»? — вздохнул Степанов. — Здесь, в Женеве, во Дворце наций, после того, как уехал Геббельс, наш Литвинов провозгласил концепцию диалога… Со всеми… Кроме нацистов, понятно… Пятьдесят один год тому назад… Вы считаете политику, как экономисты, тогда как мы склонны обращаться и к тем позициям, которые создала история. Мне кажется, что экономизм вашей политики более грешит пропагандистским ажиотажем, порою чрезмерно эмоциональным, чем наша склонность к историческим ретроспективам; ее конечно же можно бездоказательно ошельмовать, но исключить из серьезного исследования предмета политики невозможно.
— Вы оптимист? — спросил американский представитель; лицо его было усталым, особенно глаза.
—Да, — ответил Степанов. — А в Штатах много оптимистов?
— Это уже эмоции, — ответил Зэлл. — Все то, что не поддается подсчету, эмоционально. Во всяком случае, я не удивлюсь, если у нас дома будет предпринято нечто такое, что помешает оптимизму. — Он обернулся к представителю: — Разве нет? Тот вздохнул, похлопал его по плечу и поднялся: — Но коммент, Дрю, но коммент [6] . Извините, я должен вернуться к себе.
Сладость свободного сочинительства-II
Со Стивом Гринбергом, голливудским продюсером, Юджина Кузанни связывали годы дружбы; он был благодарен ему за то, что тот — еще семнадцать лет назад — финансировал его полет во Вьетнам, хотя сам был убежден в необходимости помощи Сайгону, борющемуся против ханойского тоталитаризма.