..
Откинувшись затылком к подголовнику сиденья, Майкл слушал битлов и с высоты 12.000 метров смотрел, философствуя, на серебристую чешую
Атлантического океана. В Америке к иностранцам совсем иное отношение, чем в России. Мы можем уважать французскую парфюмерию, но не французов.
"Мерседесы", но не немцев. А в России само слово "иностранец" — уже капитал, как графский титул. И, практически, любая русская девушка — ваша.
Конечно, такая элитарность разлагает. Она приучает тебя чувствовать себя Гулливером в стране лилипутов, арийцем, принцем крови и т. п. И когда
ты приезжаешь из России домой даже в отпуск, ты уже сам не свой, ты категорически не хочешь становиться Гулливером в стране великанов или даже
Гулливером в стране таких же Гулливеров. И ты рвешься обратно в Россию. Правда, сейчас в России происходит черт-те что — это кипящий котел,
который вот-вот взорвется. Но тем интересней, черт возьми!...
Впрочем, выскочить из этого котла на пару дней и прошвырнуться в Вашингтоне по Джорждтауну (да еще за счет американского правительства!) —
это тоже неплохо, в этом он себе, конечно, не откажет...
6.
Урал, город Свердловск. 17.10 по уральскому времени (15.10 по московскому).
Клацая колесами на стыках рельс, слева от машины Вагая прошел трамвай, набитый и облепленный пассажирами. И вдруг остановился на
перекрестке улицы Ленина и Свердлова, и водитель, молодая рыжая бабенка, высунувшись из кабины, издали замахала рукой подростку, торгующему на
углу газетами, листовками и брошюрами "Демократического Союза", "Партии анархо-синдикалистов", "Христианского возрождения" и прочей литературой
подобного толка. "Чего вам?" — крикнул ей пацан. "Афганца" и "Уральскую женщину!" — отозвалась вагоновожатая, и мальчишка, схватив газеты и
какие-то брошюры, побежал к ней через улицу, а потом, стоя под окном кабины трамвая, стал отсчитывать сдачу с ее трехрублевок, нарочно затягивая
время, чтобы уговорить эту рыжую купить у него и брошюры...
А вокруг вопила гудками река частных машин, и Вагай тоже вскипел, сам нажал сигнал на руле водителя своей служебной "Волги". Но эта рыжая
сволочь раскорячила свой двухвагонный трамвай прямо посреди улицы и хоть бы хны — никуда не торопится и еще смеется!
— Серафим, ну-ка быстро! Узнай фамилию этой суки! — приказал Вагай своему сотруднику Серафиму Круглому, сидевшему на заднем сиденье.
Тот выскочил из машины, тяжелой трусцой побежал к трамваю.
— Распустился народ — плюет на законы! — в сердцах сказал Вагай.
— Богатые стали! — поддакнул шофер-сержант. Ему было не больше 25, на его гимнастерке отблескивали под солнцем две медали: "Воину-
интернационалисту" и "За отвагу" — знак его участия в афганской войне. Эти медали давали всем без исключения солдатам, служившим в Афганистане,
но многие солдаты их не носили, а остальные носили только по праздникам, да и то — орденские колодки, а не сами ордена и медали, но шофер Вагая
носил именно медали, ежедневно...
Круглый вернулся, запыхавшись.
— Стасова Ирина, — доложил он. — Первый трамвайный парк. Между прочим, послала меня матом...
Тут трамвай освободил перекресток, „Волга" тронулась, но Вагай все не мог остыть.