– Не дожил до больших денег, потому и не сказал.
– А мы вот с тобой дожили, коза моя жертвенная! Не придется тебе больше крупами питаться и сырой морковью! Мы в работе, да еще в какой! – Нимотси хлопнул мартини и быстро заговорил: – Снимать будем жесткое порно с садомазохистическими вариациями – ну, плеточки там из кожи, жилеточки черные, ой-ой-ой, шапчонки гестаповские, наручники, не мне тебя учить… Плеточки лучше со свинцовыми наконечниками – чтобы в кровь нежную спинку любовников… И не вздумай возражать!
– Вздумаю.
– Так и знал… – Нимотси отправил в рот несколько еще теплых трупиков креветок. – Так и знал. Ты ханжа, Мышь. «Вздумаю, вздумаю», а сама в порножурнал вашей сумасшедшей эстонки писульки пописывала.
Это была правда. Два года назад денег не было вообще, Нимотси же хотел есть каждый день, и я согласилась на предложение Сирье Рауд, томной, немного заторможенной однокурсницы крутой лесбиянки Алены Гончаровой, моей неизменной соседки по общежитскому блоку.
Сирье издавала в Таллине русскоязычный псевдоэротический журнал «Вадим» – для него я и писала что-то вроде новеллок. Рассказы были безобидные, даже слово «член» в них стыдливо опускалось, – так, почти стерильные вариации на тему хорошо вымытых тел, идеально подходящих друг к другу.
– Во-первых, журнал был эротический, – почему-то покраснев, начала оправдываться я, – а эротика и порнография – это две большие разницы.
– Но описываемый процесс одинаков, – резонно заметил Нимотси. – И оргазм наступает в любом случае. И даже множественный. Так что держи ключи.
И он опустил в мой стакан с нетронутым мартини два ключа на кольце.
– Один от парадного, другой от квартиры, не перепутай. Второй этаж, железная дверь, цифирька «десять» вверху. «Десять», не забудь. Говорят, в этом доме Фазиль Искандер живет, еще не почивший классик. Так что будете в унисон пишмашинки насиловать – он для вечности, а ты для низменных страстей. Он – свое, ты – свое.
– Что – «свое»?
– Да порносценарии, – потеряв терпение, грубо сказал Нимотси. – И позабористее. Чтобы кровь и сперма стыли в жилах и каналах!..
– Не могу. Это извращение.
– А в занюханном видеопрокате сидеть, в продуктовом магазине – между огурцами и кильками в томате – это не извращение?!
Я молчала.
Я почему-то думала о кошке Соне, завезенной в пролетарское Свиблово; о старухе Элине Рудольфовне, для которой эта несуразная кошка была единственным близким существом, – я словно подсматривала в растрескавшееся мутное зеркало моей будущей жизни с обязательной кошкой, грелкой и китайскими магнитными стельками от всех болезней в финале.
– Ну?! – дожимал меня Нимотси. – Решайся! Бабки просто фантастические, как подумаю – волосы вовнутрь расти начинают во всех местах.
– За порнуху – и фантастические деньги? – кобенилась я.
– За садомазохистическую порнуху с обязательными ритуальными убийствами в финале – это обязательное условие. Кровища должна залить две трети экрана. Филиал мясной лавки – по настоятельной просьбе заказчика. Все остальное, включая сюжет, – полет твоей безудержной фантазии.
– «Безудержной фантазии» – это сильно сказано. Если учесть, что в моей жизни было только два не совсем трезвых мужика, все это длилось несколько минут и не отличалось дивной гармонией ощущений.
– Тем лучше, – оптимистично заметил Нимотси. – Никаких клише, никакой накатанной колеи, твори, выдумывай, пробуй. Я вообще сильно подозреваю, что «Камасутру» соорудили евнухи. Не будь дурой, в коитус веки бабки в руки плывут – и из солидной конторы, между прочим.
– Судя по всему, – я еще раз критически осмотрела новый прикид Нимотси, не нашла в нем изъянов и дала слабину, – только как ты со своими кинопринципами на это согласился?
– Ну, я всегда был сторонник зрелищного кино для широких трудящихся масс, так что здесь никакого противоречия. А если кто-то тебе скажет, что порнуха – это незрелищно и недемократично – плюнь в его лживые зенки. Все занимаются порнографией – сиречь соитием – в каждой ячеюшке нашего многострадального общества.
– Я поверить не могу, что ты под этим подписался!
– А я – что ты! Ты ведь подписалась! – Он меня просчитал, сукин сын Нимотси. – Хотя справедливости ради нужно заметить, что, если бы увидел меня сейчас любимый режиссер Евгений Матвеев, он бы в гробу перевернулся.
– Евгений Матвеев жив, слава богу, – поправила я; я всегда исподтишка следила за бурной кинематографической жизнью. – И потом, если память мне не изменяет, твоим любимым режиссером всегда был Чарли Чаплин.
– Все меняется, Мышь, включая привязанности и вкусы, только ты остаешься неизменной. Ты – это показатель общей дегенеративной стабильности человеческого чернозема. – Он поднял стакан: – За тебя! Я уверен был, что ты клюнешь и с крючка не сорвешься.
Я выпила мартини – не чокаясь, поминая так неожиданно почившую в бозе стерильную жизнь работницы видеопроката, – и достала из стакана ключи:
– Этот от подъезда?..
Нимотси, оставшийся верным своей новой роли дьявола-искусителя, сгонял за самой дорогой водкой. Мы пили всю оставшуюся ночь, в конце которой я пообещала Нимотси проштудировать де Сада, Мазоха, Лимонова, гепатитные порногазетенки и немецкую атлетическую порнофильму.
Я заснула на мягких коленях Нимотси – ткань нового пальто действительно была восхитительной – с хрустальным звоном в бедной пьяной голове. И мне впервые за пять лет не приснился Иван – он отпустил меня: бесцветная сиротка наконец-то приняла хоть какое-то самостоятельное решение и больше не нуждалась в опеке.
Утром, под проклятия и плаксивые причитания старухи Элины Рудольфовны, мы съехали с Автозаводской навсегда.
* * *
…Квартира на метро «Аэропорт» оказалась довольно симпатичной: ее сдала Нимотси обнищавшая вдова какого-то крупного советского академика. Из комнат еще не выветрился пыльный математический дух, за стеклами книжных шкафов погибали в безвестности труды по высшей математике, квантовой физике, космогонии и теории бесконечно малых величин.
Я дополнила это благородное собрание отвратительными книжонками в мягких и жестких переплетах, я перестала краснеть, покупая у метро подметную полиграфическую продукцию с бодрыми силиконовыми грудями на плохо пропечатанных разворотах.
– Не ленись, смотри видак, – напутствовал меня улетавший рейсом Москва – Афины Нимотси. – Если будет тошнить – технология простая: два пальца в рот, и все проблемы. Я на тебя надеюсь, Мышь. Заверни что-нибудь позабористее, я же за тебя поручился.
Мы сидели в баре аэропорта Шереметьево второй час – у Нимотси была провинциальная привычка приезжать к месту назначения задолго до отправления транспортных средств.
– А сам-то ты готов? – участливо спросила я.
– Как пионер к борьбе за дело… И потом, ты же знаешь, что технология двух пальцев у меня отработана. Говно в организме долго не задерживается, поскольку сам организм говно – по теории отталкивания одноименных зарядов, как в профессорских книжках… Я, кстати, у нашего покойного профессора-академика книжонку прихватил по квантовой механике.
– Господи, ну зачем тебе квантовая механика?
– Дело не в механике, а в незыблемости формул. Посмотришь, как они стоят, стройненькие, румяненькие, с офигительным чувством собственного достоинства, – и сразу хочется петь и смеяться как дети.
– Может, еще не поздно отказаться? – вдруг спросила я.
– Поздно, – обреченно ответил Нимотси, скрипнув зубами. – Поздно, будь все проклято! Вот не думал я, что именно для этого рода деятельности родила меня моя многострадальная мама.
– Но ведь эта работа не навсегда…
– Очень на это надеюсь. Тебе мужик позвонит, Александром Анатольевичем звать. Отдавать сценарии будешь ему.