Деев подошел к остаткам печи, повозился вокруг, насобирал щепок, сухих листьев и сунул в печь. Оглянулся воровато – не стоит ли Женька за спиной, не насмехается ли, вынул из кармана прихваченный коробок спичек и, стараясь не думать, чтобы не смущать себя трезвыми и правильными мыслями, поджег щепки. Они охотно запылали, и в глубине одиноко торчащей посреди сада печи возникло слабое трепетное сияние. Блики огня запрыгали, заиграли на красноватом лице Деева.
– Ты что, батя, печку решил протопить? – спросил Женька.
– Решил, – коротко ответил Деев, не оборачиваясь.
Женька хмыкнул озадаченно, отошел. По шороху шагов поняв, что сосед направился к калитке, Деев сгреб обгоревшие щепки в бидон. Знал он давний, полузабытый обычай – если хочешь, чтоб в новом жилище лад был, собери жар из старой печи и перенеси в новую. Только вот вроде хозяйкина это обязанность, но не доверил Деев жене это душевное дело. Заглянув в бидон, он накрыл его крышкой, но не плотно, чтоб не погасли, не задохнулись угли. Когда-то мать его так поступила, и вот надо же, стариком уже вспомнил.
– Быстро с домом управились, – сказал Женька, подходя.
– Управились, – подтвердил Деев. – Чего тут управляться-то… Ломать – не строить.
– Тихо как, а? Не верится даже, что в такой тишине жили. – Женька склонил голову набок. Где-то за лесом взвыла, набирая скорость, электричка, над головами прошел невидимый самолет, в одном из оставшихся домов залаяла собака…
– Знаешь, вот так сижу, пока он есть, и это… – Деев запнулся, помолчал. – Боюсь оглянуться. Сдается, что дом за спиной, как и прежде, стоит. И окна светятся, и дым над трубой, и голоса, и люди… Вроде чего тут страшного: дом – он и есть дом… А оглянуться боязно. Закрою глаза и открыть боюсь, веришь? Боюсь открыть. Знаю, что, кроме развороченной глины, черных кирпичей, золы и щепок, ничего не увижу, а вот чудится, что стоит дом за спиной, и сам я по тому дому хожу, молодой еще, с гонором, с пониманием о себе… Дескать, дайте срок, мы еще покажем, что к чему… И сладко на душе, и до того больно – спасу нет…
– Бывает, – неуверенно протянул Женька, осторожно кося глазом за спину – черт его знает, может быть, и в самом деле… Не зная, что сказать Дееву, он повторил вроде самое безобидное: – Бывает. – Со вздохом произнес, с сочувствием: дескать, как не понять, понимаем.
– Дом ладно, дом куда ни шло, тут все просто в общем-то: снесли, разобрали, бревнышки на чурки распилили, топорами раскололи, будет тепло людям зимой… Не о том речь. Жизнь за спиной – во! Понял? И голоса, люди, шаги по деревянным доскам – это все во мне гуляет, никак затихнуть не может, эхо от жизни гуляет, я так это понимаю. И знаешь, слышу, кто-то по сеням ходит, там всегда дверь плохо открывалась, и вот слышу – тяжело дверь открывается и кто-то с грохотом захлопывает ее за собой… И комнаты, вижу, светятся в темноте… Осень, дождь, ветер, деревья шумят… Как деревья шумят! Прямо будто во мне что-то обрывается… И чую, как беда какая в доме, беспокойство… А может, это я хожу по дому, может, свои шаги слышу? А? У тебя так бывает? – Деев неожиданно повернулся к Женьке.
– Что тебе, батя, сказать… Такого, конечно, не бывает. Нет. С домом у меня все в порядке. У меня с машиной отношения сложные…
– Да? Ишь ты… А он, – Деев кивнул на собаку, – он ведь тоже… Да точно, и не сомневайся. Что-то ему видится здесь… Прихожу вчера, а он по саду бродит и повизгивает, будто ластится к кому-то… Думаю, к кому это мой Кандибобер так льнет, с кем это он успел познакомиться? Подхожу – никого. Понял? Один ходит по саду…
Деев замолчал, и опять стало слышно, как идет дождь, как бьют капли по оставшимся листьям. Не выдерживая ударов, листья обрывались с веток и тяжело, не кружась, падали на размокшую землю. Подошел Кандибобер и ткнулся мордой Дееву в колени.
– Иди в будку, иди, Кандибобер!
Собака виновато шевельнула намокшим хвостом, отошла на несколько шагов, даже не пытаясь спрятаться от дождя.
Деев наклонился, потрепал собаку за ухо, похлопал по спине, сбивая впитавшуюся влагу. И тут же, не разгибаясь, осторожно оглянулся. Не увидев ничего, кроме желтоватой лампочки на покосившемся столбе, распрямился, оглянулся смелее, пристальнее посмотрел на то место, где стоял дом.
* * *
За окнами, прикрытыми газетами да простынями, мелькали фигуры новоселов. Они протирали окна, приколачивали карнизы для штор, подвешивали абажуры, выпрямляли перекошенные встроенные шкафы – забот хватало. Снаружи дом окружали котлованы под новые дома, подъездные дороги покрывала полуметровая жижа, сложенные панели мокли под мелким осенним дождем.
– Ты чего, батя? – спросил Женька, заметив, что Деев вдруг прибавил шагу.
– Это… Что-то там возятся у окон… Вон опять кто-то проскочил… Видишь?
– Ну и что? Народ ходит, дом обживает, радуется счастью своему нежданному-негаданному. – Женька попытался сбить мрачную настороженность старика.
– Обживают, говоришь? Это мы счас посмотрим, кто там чего обживает. – И Деев устремился вперед. Женька в своих туфельках поотстал, но тоже заторопился. Мелькавшая у окон фигурка действительно казалась странной. Выйдя на дорожку, тянувшуюся вдоль подъездов, они тут же заметили на асфальте бесформенную кучу. Это были деревья.
– Вот это по мне! – радостно воскликнул Женька. – Это молодцы! Не успели дом сдать, а уж саженцы завезли! Что творится! Неужели порядку дождались?!
– Дождешься, – проворчал Деев, направляясь к сваленным деревьям. Поднял одно, осмотрел при слабом свете из окон и выронил.
Взял второе деревце, повернул его к свету. Женька не видел лица старика, но в самой фигуре Деева, в его согнутой спине, в руках, опущенных вдоль тела, было нечто такое, что заставило Женьку забеспокоиться.
– Ты чего, батя? Поплохело?
– Тут поплохеет. – Деев всматривался в темноту, будто дожидался, что вот-вот кто-то должен объявиться.
– А что случилось? – продолжал допытываться Женька.
Деев в ответ бессильно шевельнул рукой, посмотрел на Женьку, беспомощно оглянулся.
– Случилось… Дерева… Мои дерева. – Он показал на темную кучу. – Понял? Рябина. Черноплодная. И не выдернута из земли, срублена. Уж больно хорошо я ее зарыл, нельзя было из-под дерна выдернуть, а эти вот повыдерганы.
Не дослушав, Женька подбежал к окнам деевской квартиры, увидел несколько маленьких безобразных пеньков – видно, рубили деревья бестолково, как попадя, торопясь. Вначале стволы искрошили у корней, потом надломили и вывернули. Вокруг даже щепок не было, только от пня тянулись длинные надорванные волокна. Женька обалдело замер на какое-то время, пытаясь понять происшедшее, будто надеясь, что все это имеет еще какой-то смысл, не столь очевидный и зловещий.
Подошел Деев, ощупал свежие пни. Женька, все еще не веря, все еще сомневаясь, достал спички и, посветив, уже четко и бесспорно увидел искромсанные пни.
– Да, – протянул он, оглядываясь по сторонам. – Как же это понимать?
– Вот и я хочу спросить – как понимать? – Деев, не поднимаясь с корточек, даже головой потряс, словно пытаясь освободиться от чего-то гнетущего, непонятного. – Мешало кому? Нет, под своим окном посадил. Может, украл я у кого эти дерева? Тоже нет, в своем саду вырыл, с собой вот привезли… Может, хулиганье?
– Какое, к черту, хулиганье! – Женька распрямился. – Будут тебе хулиганы деревья в кучу стаскивать, как же! – Женька вдруг замолчал. – Слышишь? – прошептал он злорадно. – Тащит.
– Что тащит? – не понял Деев, но тоже начал всматриваться в темноту, откуда все отчетливее доносился слабый скрежещущий звук.
– Дерево тащит, еще одно, слышишь?
Деев поднялся, распрямился, его кулаки сжались, он тяжело выдохнул воздух. По асфальтовой дорожке кто-то, торопясь, тащил дерево. Вот человек попал в полосу света, падавшего из окна, и Деев увидел, что это женщина. И тут же узнал ее – это была его соседка, она получила квартиру в том же подъезде, а работала в жилищно-коммунальном отделе. Он вспомнил, как она кругами ходила вокруг него, когда он с деревьями возился. Уже тогда, значит, затевала и, надо же, ничего не сказала.