Иван Адамович справедливо гордился, что без всяких примитивных оскорблений и двоек немало притушил коренковский нимб суперзвезды.
Невозможно забыть звенящую тишину, каковая сопровождала его рассказы. Или столь жаркие диспуты, что перепуганный охранник террористов пугался, в кабинет заглядывал. Как глаза у школьников горели, как ярко розовели щеки… Уж тогда-то, в девяностые, все девчонки – кроме разве что самоуверенной Коренковой – в большей или меньшей степени вздыхали по умному, острому на язык историку.
И девочки все были – как на подбор, загляденье. Взять хотя бы Надюшку Митрофанову. Вот уж настоящая русская красавица! Типаж, правда, не его, не худышка, – щечки розовенькие, бедра крепенькие, грудь приятной полноты, чего Иван Адамович как раз не любил. Но глаза – глубокие, наивные, полные любопытства – искупали все. А как слушала она его, как, нервничая от интересного рассказа, облизывала пухлые губки…
– Ты на историка, будто кролик на удава смотришь! – однажды подколола ее жестокая Коренкова.
Но Надя хотя с виду и простушечка, а в долгу не осталась. У Ивана Адамовича, который случайно подслушал их разговор, едва слезы умиления не выступили, когда Митрофанова спокойно ответила:
– На умного человека и посмотреть приятно.
– Да что в нем умного? Неудачник, трескун и балабол! – пригвоздила его суперзвезда.
– Будто твой Степка не дурак, – пожала плечами Надя. – Удивительно ничтожная личность!
…Знала, умница, как ударить побольнее.
Степка – их одноклассник Степан Ивасюхин – давно уже стал посмешищем в глазах всей школы. Юноша-подросток – очень похожий на самого Ивана Адамовича в этом возрасте, по крайней мере, очки, прыщи и масса комплексов у него имелись – боготворил Коренкову. Помогал с уроками. Посвящал ей стихи. Таскал ее портфель. Терпел все ее выходки и придирки. Преданно ездил на ее концерты – даже в другие города, за свой (то есть родительский, конечно) счет.
Коварная Елена, ясное дело, всерьез его не воспринимала. Но так как с юных лет была расчетлива, то и не гнала. Царственно кивала, когда он первым делом решал (в ущерб себе) вариант ее контрольной работы. Охотно брала букеты. И даже изредка, раз в месяц, снисходила до того, чтобы прогуляться вместе в киношку – несчастный Ивасюхин каждый раз после такой милости сиял новеньким пятаком и просто испепелял свою богиню страстными взорами. А Коренкова, нимало не стесняясь, на его глазах кокетничала с другими одноклассниками.
У Ивана Адамовича, когда он замечал эти сценки, сжимались кулаки. Он даже пытался по-мужски поговорить с Ивасюхиным, втолковать неразумному, что тот на абсолютно неверном пути… Но как объяснишь безответно влюбленному, что объект его поклонения – полный ноль?
Все и тянулось: Ленкино хамство и тоскливые взоры безответно влюбленного Ивасюхина, пока за дело вдруг не взялась простушка-толстушка Митрофанова.
Иван Адамович так и не узнал, какая муха ее вдруг укусила. Прежде-то Надежда вела себя абсолютно так же, как прочие девчонки из класса, – на Ленку поглядывала с легкой завистью, на несчастного Ивасюхина – с презрением. Но буквально в один день все изменилось. И историк с изумлением заметил, что на переменке Митрофанова с Ивасюхиным дружной парочкой стоят у окошка. Тот, горячо размахивая руками, рассказывает однокласснице про ход планет и траектории астероидов. А Надежда преданно смотрит ему в глаза и едва ли не каждую минуту кивает.
«Может, она с девчонками поспорила, что всю перемену его вытерпит», – решил тогда Иван Адамович.
Но нет. После уроков Митрофанова с Ивасюхиным тоже ушли вместе. И на следующий день все переменки болтали – точнее, он разглагольствовал, а она его преданно слушала.
Далее последовали собственного изготовления пирожки, которыми Надежда, слегка смущаясь, угостила Степана, и весь класс это видел. А пару дней спустя он даже за ее парту пересел.
Одноклассники изумлялись и хихикали. Елена, как и положено королеве, сделала вид, что ничего не произошло. Правда, глаза у нее, когда она небрежным тоном велела Степану проводить ее домой, а тот спокойно сказал, что занят, были презлые.
Иван Адамович никак не мог понять, кто в сем любовном треугольнике дурак, а кто подлец, кто искусно притворяется, а кто ведет тщательно спланированную игру. Внешне же все выглядело вполне мирно: Степан обрел благодарную слушательницу, Надежда – преданного кавалера, а прекрасная Елена, по крайней мере с виду, даже и не расстраивалась, что ее бросили, – и без Ивасюхина ей поклонников хватало.
Одноклассники посудачили по поводу новой парочки да и переключились на грядущую городскую контрольную по физике и шедшие по всей стране концерты в рамках кампании «Голосуй или проиграешь». Вроде бы новость сошла на нет.
Но Иван Адамович не верил, что Коренкова проглотит подобное оскорбление.
И, как всегда, оказался прав…
Учитель еще раз вгляделся в ее холеное, полное презрения ко всем и вся лицо. Коснулся рукой им же нарисованной траурной рамки. Потом перевел взгляд на русые косы Нади. Остановился на напряженном лице Степана…
И с горечью подумал: «Вот это красиво! Вот это десять лет назад была любовь! Не то что у нынешних десятиклассников…»
Дима
Полуянов давно понял, что новую интересную тему надо копать очень быстро. Пока есть запал. И настрой. А начнешь рассусоливать, обдумывать, сомневаться – и сам не заметишь, как перегоришь. Или начальство подсуетится, отправит тебя куда-нибудь на пресс-конференцию в мэрию. И прости-прощай острый проблемный очерк, станешь, как последний стажер, живописать успехи жилкомхоза по части озеленения столицы.
Поэтому следующим утром, едва Надюшка ускакала в свою библиотеку (за ночь ее горе по поводу смерти одноклассницы во многом благодаря Диминым постельным стараниям поутихло), он засел за телефон. Несколько звонков, часик в Интернете (свой лэп-топ Дима, как истинный семьянин, давно перевез в квартиру подруги) – и вот уже в редакции знают, что беспокоить по мелочам его нельзя, потому как на подходе очередной очерк-сенсация, а у него в руках – изрядно полезных телефонов.
К поиску информации Полуянов всегда подходил ответственно. Не жалел денег на подробнейшие, как легальные, так и левые, базы данных. Регулярно подкармливал знакомых оперов. Плюс каждый месяц выводил в кафешку простушку Аллочку из ЦАБа. Хлопотно, конечно, и затратно, зато как бы иначе он всего к полудню раздобыл столько важнейших телефонов? Здесь и бывший классный руководитель покойной Коренковой. И номера нескольких одноклассников. И координаты ее педагога по специальности из музыкальной школы. И самое, наверно, важное – адрес и телефон Елениной матери (отца у Коренковой вроде бы не имелось).
Дима заварил себе очередную чашку кофе. Вышел с ней на балкон. Уселся в пластиковое креслице – его для комфортных перекуров на свежем воздухе Полуянову презентовала Надя.
Внизу, во дворе, шел своим чередом обычный рабочий день. Шумели в песочнице дети, на лавочках устало покуривали их затюканные мамаши, деловито волочили сумки на колесиках бабули, стучали костяшками домино деды. Из трудоспособного населения представлены одни алкаши – на той же детской площадке уже сформировалась компания. Трое потасканных мужичков, несмотря на относительно ранний час, деловито разливают по пластиковым стаканчикам водку, открывают пенное на запивку. Один – видно, спонсор – говорит громче прочих, гостеприимно выкладывает на газету крупно нарезанную колбасу, ломает хлеб. Интересно, будь жива Коренкова, присоединилась бы она к сей компании? Собутыльники жалкие, зато все, что нужно для счастья, имеется: и водка, и пиво, и закусь. Или же несостоявшаяся звезда считала себя выше примитивных дворовых тусовок? И принимала горячительные напитки только в собственной квартире, в компании более продвинутых алкашей?