Дима теперь жалел, что прежде не обращал внимания на дворовых пьянчуг. Вечно спешил да и не считал нужным на них глазеть. Вроде какие-то бабы среди них крутились, но входила ли в их число покойная Ленка?
Полуянов сделал себе «зарубку» – подойти к местным алкоголикам, разговорить их, расспросить. Но только не сейчас, не утром, когда еще полно дел, а то это публика известная. Все, что знают, если грамотно, конечно, спрашивать, выложат. Но лишь своему. То есть собутыльнику. А пить с утра, да еще и сомнительную водку, Диме не хотелось. И так вчера перебрал, пока Надькины горестные излияния выслушивал.
Он поудобнее развалился в креслице, неспешно закурил… Красота! Мелочь, конечно, но куда приятнее вместо пустых кофейных банок, полных «бычков», пользоваться хрустальной пепельницей – ее на балкон поставила Надя. И наша хозяйственная каждый вечер ее вытряхивает и намывает.
Полуянов перевел взгляд с детской площадки на перспективу города, на дома, дорогу, машины. Денек явно разгорался жаркий, над столицей, несмотря на утро, уже висел смог, на относительно тихом, видном с балкона проезде Шокальского образовалась пробка. Школьный учитель Коренковой сейчас, скорее всего, на работе: горячая пора, июнь, у несчастных детей экзамены. В музыкалке, наверно, та же фигня. Вряд ли посреди рабочего дня отловишь и бывших одноклассников – небось парятся, как положено приличным людям, в офисах. Алкашей-то среди их выпуска, Надька сказала, одна Ленка и есть. Ну и Степан – алкаш наполовину.
А вот наведаться к коренковской мамашке… Без звонка, потому что, если просить об аудиенции, она явно откажет… Заглянуть под любым предлогом в ее квартиру, попытаться понять (опытному глазу и пяти минут хватит), чем та живет… Идея, кажется, вполне здравая. Прямо сейчас можно отправляться. А насчет легенды даже не заморачиваться. Он что-нибудь, конечно, сымпровизирует. По ходу.
Далеко. Степан
Когда Степан без всяких интеллигентских стуков вошел в добротную, окошки украшены резными ставнями, избу, армейский друг Мишка сидел за столом. Сосредоточенно, кончик языка наружу, перебирал какие-то тычинки-травинки.
Увидел на пороге сослуживца и безулыбчиво произнес:
– Я знал, что ты сегодня приедешь.
В первую минуту Степан опешил. В голове вдруг прокрутилось, что хотя и страшная глушь эти Калинки, а телевизоры наверняка имеются. И «Криминальную хронику» ловят. И, пока он путешествовал, по ящику вполне могли сюжет показать о трагической гибели несостоявшейся пианистки Елены Коренковой. И о Степане, скрывшемся с места происшествия жестоком убийце.
Вот тебе и край света… Неужели весь его хитроумный, тщательно продуманный план потерпел крах?..
Но Мишка вдруг улыбнулся и позвал друга:
– Подойди сюда! Ты будто по заказу. Только глянь, что я сегодня в степи нашел!
Степа послушно приблизился. Подозрительно взглянул на чахлую, почти убитую засухой травку. И в чем, хотелось бы знать, здесь кроется причина для восторгов?
– Это же собачья петрушка! – восхищенно доложил сослуживец. – Ты просто не представляешь, какая она редкость!
На душе у Степана отлегло. Как он мог забыть, что Мишка – чудной? Ничего сослуживец, конечно, не знает. И знать не может.
– Что мне твоя петрушка! – улыбнулся в ответ Степан. – Ты лучше огурчиков выставь. И картошечки, если есть. А выпить я привез. И колбасу сырокопченую. Из самой, между прочим, столицы.
Про колбасу, кстати, было вранье. Палку «Брауншвейгской» весьма сомнительного вида Степан приобрел в вагоне-ресторане.
Мишка наконец соизволил встать. Отодвинул свои растения. И заключил друга в объятия. Они, удивительно для такого хлюпика, оказались крепкими. Хлопал его по спине и повторял:
– Молодец, Степан! Приехал! Не наврал! И правильно: что там в твоей Москве! Клоака! А здесь – ох и красота! Чего я тебе покажу! В наших степях какие только изумительные экземпляры не попадаются!
И у Степана впервые за последние сутки потеплело на душе.
Дима
Он не сомневался, что в квартире Коренковой-старшей его ждет траур. Пусть и не в виде классических атрибутов вроде накрытой куском хлеба стопки или задернутого черным платком зеркала, но мать погибшей молодой женщины наверняка встретит его слезами. Или упреками – о, как они, особенно безосновательные, помогают в горе.
…Действительно, женщина, распахнувшая ему дверь, вид имела изможденный. Покрасневшие глаза, отчетливо проступившие морщины, затрапезный, не самый чистый халатик. Весь ее вид говорил: моя собственная жизнь, жизнь для удовольствия , давно кончена. И теперь я просто несу свой крест . Хотя на вид ей еще и пятидесяти не было. А если и было, то совсем с небольшими «копейками».
Женщина хмуро уставилась на Полуянова. На лице ни искры интереса к молодому, широкоплечему мужчине. Спасибо, что хоть дверь открыла, а не допрашивает его через цепочку.
И Дима с места в карьер начал:
– Галина Вадимовна, я хотел бы поговорить о вашей дочери.
Сейчас, может, расплачется?
Однако в лице Коренковой-старшей не дрогнул ни один мускул. Только рот дернулся в подобии саркастической усмешки:
– Вы мне можете рассказать про нее что-то новое?
У Полуянова внутри все захолодело. Ну и дела! Может быть, она еще не знает? Ей не сообщили?.. Неужели это ему сейчас придется выступить скорбным вестником?!
Дима пробормотал:
– Нет, Галина Вадимовна, ничем новым я вас порадовать не смогу…
Он чуть не впервые за журналистскую карьеру смутился. Не нашел слов, чтоб продолжить.
Смутить молодого, симпатичного мужчину для дамы постбальзаковского возраста – это полный кайф. Взгляд женщины мгновенно потеплел.
– Проходите, – скупо улыбнулась она.
И лишь когда Дима оказался в сумрачной прихожей и за его спиной захлопнулась входная дверь, поинтересовалась:
– А кто вы, собственно, такой?
– Дмитрий Полуянов, обозреватель газеты «Молодежные вести», – представился он.
И явно растрепанную дамочку изумил.
– Чем же я могу быть полезна вашей газете? – с некоторой даже долей кокетства вымолвила она.
Странное поведение для женщины, только что потерявшей единственного ребенка.
И Полуянов осторожно, словно по ледяной воде ступая, повторил свой заход:
– Меня интересует ваша дочь.
– Господи, да что же в ней может быть интересного для широкой аудитории? – всплеснула руками Галина Вадимовна. – Я имею в виду – сейчас?!
– Ну как… Ее дар. Ее победы. Ее – пусть не всегда удачная – музыкальная карьера… – тактично произнес Полуянов.
Галина же Вадимовна мгновенно погрустнела:
– А… я поняла. Вы, значит, про Ленку поговорить хотите…
И голос сразу сделался абсолютно нейтральный. Будто о совсем постороннем человеке говорит.
У Димы в памяти тут же всплыла заметка из его же газеты, из «Молодежных вестей» десятилетней давности, не далее как сегодня утром он вытащил ее из компьютерно-интернетского архива. То был бравурный отчет с всероссийского конкурса молодых пианистов. Восхваление его блистательной победительницы Елены Коренковой. И трогательное упоминание о маме юной пианистки, которая, когда дочери вручали Гран-при, не могла сдержать слез…
…А сейчас, когда дочь погибла, мама лишь сухо интересуется:
– Неужели нашли, кто ее убил?
Дима – его всегда занимали не такие, как все, люди – с изумлением уставился на женщину.
– Только не надо на меня вот так смотреть, – поморщилась Галина Вадимовна.
– Извините… Примите мои соболезнования… – пробормотал Полуянов.
– Не нуждаюсь, – отрезала собеседница. И добавила: – Если вы не в курсе, то объясню. С Еленой мы не общались. Вообще. Не виделись, не разговаривали. Тому лет пять как. Я ее, говоря красиво, вычеркнула из своей жизни. И ни единый человек – кто был знаком, конечно, с тогдашним поведением моей дочери – меня не осудил. – Женщина вскинула голову и раздельно произнесла: – Поэтому и весть о ее гибели, как ни жестоко сие звучит, оставила меня равнодушной.