Кличка «Запор» объяснялась генеалогическим древом. Предки прапорщика Наливайко были из запорожских казаков…
– Докладываю: стреляют, – послышался тенор как всегда невозмутимого Наливайко. – Один двухсотый, два трёхсотых. А агээс сейчас будет. Во всей красе…
– Лады. – Семён отключился, сделал полувыдох и плавно, как учили, надавил на спуск. – «Двадцать два, двадцать два…»
Стреляя короткими очередями, он ждал, когда же до душманов дойдёт, что лежать у машины с боеприпасами не есть хорошо. Ага, осознали – сорвались и рванули за камни у скалы. Только недостаточно быстро – один упал молча, другой с диким криком, третий схватился за бок, но пополз по-змеиному. Юркнул за камни и затаился, затих… Тем временем заработал обещанный агээс, пошел сажать осколочную смерть по скалистым склонам. Вначале с недолётом, в белый свет, но наводчик тут же отреагировал, и тридцатимиллиметровые гостинцы стали рваться, где было положено – на позиции душманов. Активности там сразу поубавилось…
– Сына, связь! – снова рявкнул Семён, взялся за тангенту, хрипло подал голос в эфир: – Запор, это Писец. Сейчас попробую подогнать машину. Готовься к эвакуации. И сделай так, чтобы «сварка» заткнулась, а лучше, чтобы навсегда… Как понял меня, Запор?
– Понял я, коман… – В эфире клацнуло, щёлкнуло, и наступила тишина, нарушаемая помехами. Связь прервалась.
– Сына, я к машине, попробую завести. Прикрой меня, стреляй во всё, что шевелится. Махну рукой – рви когти к барбухайке. Усёк?
Радист коротко кивнул, и старлей змейкой – бережёного Бог бережёт – припустил к грузовику.
Это был древний «Датсун» с правым рулем, Кораном на торпеде и… ключом в замке зажигания.
– Аллах акбар, – хмыкнул Семён, поворачивая ключ, нажал на газ. Горячий двигатель немедленно ожил, и на душе стало веселей. – Эй, сына, к машине, – распахнув свою дверь, махнул рукой Песцов, тут же взялся за «калашникова» и, пока радист бежал, бдел – весь превратился в зрение, в слух, слился с автоматом…
Однако ничего, боец подтянулся, обежал машину и, открыв левую дверь, прыгнул на подножку:
– Товарищ старший лейтенант…
И не договорил. Из-за камня, куда уполз недобитый дух, хлестнула очередь. Радист дёрнулся, охнул, обмяк и мешком свалился на истёртое сиденье. Пули пробили каску вместе с головой… и безнадёжно испортили переносную рацию.
– Сука! Падла! Гнида! – заорал Семён, бахнул за камень из подствольника, выпустил длинную очередь – и дал полный газ на позицию Наливайко.
Там дела шли повеселей прежнего: «сварка» замолчала, нападающие попритихли. И всё равно – трое убитых, один тяжелораненый… и патроны с гранатами конкретно на исходе. Разбитая рация, марево над перегревшимся пулемётом… и опять же подстреленный – впрочем, хвала Аллаху, легко – прапорщик Наливайко.
– Ваня, – проорал ему сквозь автоматный лай Семён, – карета подана, снимайся…
– Сейчас. – Наливайко трудно оторвался от ПК, по стволу которого, опять же от перегрева, шли радужные разводы, оглянулся на окровавленного наводчика: тот яростно тянул за тросик, взводя затвор агээса. – Харэ. Давай хабари. Уходим…
Огромный, могучего сложения, наголо бритый, он и вправду чем-то напоминал своих предков-запорожцев. Оселедец бы ему, саблю, люльку, шёлковые, вымазанные в знак презрения к роскоши шаровары – и всё, можно смело писать письмо турецкому султану.
Яростно отстреливаясь, бойцы погрузили в кузов мёртвых и раненых, устроились рядом сами, Песцов с Наливайко бросились в кабину на липкое от крови сиденье, двигатель взревел, гружённый под завязку старенький «Датсун» с надрывом принял с места… А вслед ему – пули, пули, пули. Песцов вдруг вздрогнул, выругался, однако руль не отпустил, крепко стиснув зубы, уводил грузовичок к повороту. Это шальная пуля залетела в кабину, пробила Семёну мышцу на плече и, пройдя сквозь стекло, сгинула в пыльном мареве. Боль, кровь по руке, тошнотворное ощущение какой-то телесной униженности. И ярость – холодной рекой – ну погодите, суки, ещё чья возьмёт…
– Давай, командир, перевяжу. – Наливайко живо разорвал индпакет, вытащил бинт и тампоны. – Тормози.
– Не сейчас, – мотнул гудящей головой Семён. – Давай отъедем ещё чуток, отсюда подальше. Потерплю…
Отъехали, остановились, молча перевели дух. Угрюмый Наливайко стал перевязывать Семёна, бойцы закурили охотничьи сигареты «смерть на болоте», белобрысый ефрейтор с повадками старослужащего придвинулся к начальству, затравленно взглянул:
– Васнецов умер… всё матушку звал… – Шмыгнул носом и, горбясь, пошёл прочь, тронув непроизвольно «смертник» в своём нагрудном кармане…
– Ну вроде всё, – закончил процедуру Наливайко, вздохнул, глянул испытующе на Песцова. – Ты как, командир? Может, промедолу?
– А ну его на фиг, а то будет всё как в тумане. Потерплю, – отмахнулся тот здоровой рукой, вытащил карту-«километровку», прищурил глаз. – Мыслю, надо выдвигаться в квадрат двадцать семь – семнадцать, выполнять боевой приказ. И так уже дров наломали, без грыжи не унесёшь.
На душе было темно. Да, вот он «результат», в кузове грузовика – стоит руку протянуть. Но какой ценой? Стоит ли оно того?..
– Так… – посмотрел на карту Наливайко, засопел и сделался похож на Тараса Бульбу после кульминации с Остапом. – Двадцать семь, значит, семнадцать?..
Топография не радовала. Зелёнка, жилая зона, сплошные кишлаки. Беда, гадюшник, рассадник. Туда хорошо двинуть на облёт, засадить по каравану… Пришел, увидел, победил. И убрался. А вот в одиночку колесить там по дорогам… По дорогам, где не стесняются стопорить охраняемые колонны…