Во-первых, боль не настолько сильна, чтобы
колоть промедол. А во-вторых, моя война уже закончилась. Пусть я и одет в камуфляжную куртку, в левом нарукавном кармане лежит не шприц-
тюбик обезболивающего, а два запасных электрических предохранителя.
Я глубоко вдохнул и выдохнул. А потом еще раз вдохнул и выдохнул. Голова чуть-чуть закружилась, но я не обратил на это внимания. Ребра не
сломаны вроде бы. Может, одно-два и повреждены, но это не считается. В полевых госпиталях подобное вообще не признавалось за ранение;
одиночная трещина в ребре двигаться не мешает, значит, и интереса для военврачей не представляет.
Я осторожно пошевелил руками, затем плечами. Переломов нет, вывихов тоже. Ушибы есть, завтра тело будет похоже на один большой синяк. Я
улыбнулся, левая щека отозвалась болью, и я понял, что лицу тоже досталось. Попытался заглянуть в зеркало, но увидел, что его больше нет. А
вот и виновник происшествия.
Мы ехали в правом ряду, я держал чуть меньше сотни: «газель» была сильно загружена, и насиловать двигатель не хотелось. Тем более что
хозяин груза ни разу не дал понять, что перевозка срочная. Интересно, что за железки лежат в этих ящиках? Это точно железки, ящики слишком
тяжелые, чтобы быть наполненными чем-то другим. Если только не кирпичами, ха-ха.
Так вот, мы спокойно ехали в правом ряду, видимость была идеальная, температура чуть ниже нуля, как обычно в начале ноября. Впереди
замаячила хорошо знакомая по прошлому рейсу полоса особенно дерьмового асфальта. Я отпустил газ и подумал: почему в Тульской области знак
«неровная дорога» висит перед каждой колдобиной, а в Московской его вообще не встретишь? И это при том, что к северу от Оки дорога гораздо
лучше, чем к югу.
А потом мое внимание привлекла небесно-голубая «шестерка», появившаяся в зеркале заднего вида и быстро приближавшаяся. Я представил себе,
как она будет скакать на многочисленных поперечных складках асфальта, и невольно улыбнулся. Я успел обратить внимание, что «шестерка»
недавно покрашена толстым неровным слоем садолиновой краски, а это может означать только одно: машина убита, совсем скоро ее будут
продавать. Лоху. Потому что нормальный человек ни за какие деньги не купит подержанную машину, недавно покрашенную толстым слоем
садолиновой краски.
«Шестерка» поравнялась с моей «газелью» и вырвалась вперед. Водитель должен был видеть, что впереди асфальт превращается в стиральную
доску, но даже не замедлил скорость, и машина начала прыгать. А потом все происходило очень быстро и очень отчетливо, как в замедленной
съемке.
Громкий стук. Маленькое тринадцатидюймовое колесо катит посередине правой полосы. Сноп искр из-под переднего правого крыла «шестерки».
Почти не снижая скорости, машина разворачивается поперек дороги и бросается под мою «газель», как двадцать восемь героев-панфиловцев под
фашистские танки. Я пытаюсь вывернуть руль вправо, понимаю, что это бессмысленно, но мозг не успевает остановить руки, живущие как будто
своей собственной жизнью. Удар, совсем не страшный, я даже не касаюсь руля – напряженные до каменного состояния мышцы рук амортизируют.
Машину неотвратимо тащит в кювет. Я выкручиваю руль влево. Сквозь оглушительный скрежет днища «шестерки» об асфальт пробивается новая нота.
Я понимаю, что левой рулевой тяги больше нет. А еще нет тормозов, потому что педаль резко проваливается. А еще я понимаю, что вот-вот...
Колеса растопыриваются в разные стороны, «газель» резко дергается из стороны в сторону, будто выбирает, с какого бока объехать препятствие.