Античная наука установила сферичность Земли, вычислила ее размеры, вычленила широтно—климатические зоны относительно видимого солнечного пути, нашла способ создать систему координат с помощью измеряемых градусами долгот и широт, чтобы разместить на карте всю известную сушу. Открытия, сделанные античными путешественниками и мореплавателями, позволили значительно расширить знания об обитаемой земле (ойкумене) от Балтийского моря до глубин Африки, от Ирландии до Индии и даже до Китая. Географическое исследование далеких территорий предшествовало их военно—политическому освоению, которое, в свою очередь, давало большой фактический материал для создания подробных географических описаний и даже карт (этот процесс хорошо прослеживается на примере завоеваний Александра Македонского). Клавдий Птолемей, чьи труды являются вершиной научной географии и картографии античности, в середине II в. н. э. располагал на своей карте мира более 8000 наименований, снабженных координатами, не считая нескольких сотен топонимов и этнонимов, не имеющих координат.
Особенностью античной географии был большой интерес к страноведческому аспекту. Этнография и география в большинстве античных географических произведений практически сплетались в один литературный жанр. Геродота, который после написания своей «Истории» именуется «отцом истории», вполне можно считать еще и «отцом географии», а также «отцом этнографии», поскольку и эти два аспекта составляли неотъемлемую часть его труда. Именно этнографический (а также страноведческий, историко—политический) элемент античных географических описаний делает античную географию важным источником для исторических штудий, в частности, и для темы нашей книги.
Вместе с тем историко—географическая информация о периферии античного мира, извлекаемая исследователями из произведений античных авторов, имеет специфические черты, которые во многом затрудняют позитивистское, прямое использование источника, заставляют развивать различные методические приемы, позволяющие раскрыть истинное положение дел, или же, наоборот, отказаться от возможности увидеть в этой информации реальные факты.
Прежде всего сложность проистекает из естественного закона информационного поля, согласно которому объекты, расположенные дальше от центра сбора информации, известны слабее, чем расположенные ближе к нему. Периферию античного мира составляли иностранные по отношению к грекам и римлянам – и часто враждебные им – государства, народы и племена, имевшие свою культуру и свои языки; понятно, что получение информации о географическом и политическом положении этих регионов было часто затруднено. Путешественники и ученые, торговцы и колонисты, наемники и члены посольств – все те, кто мог побывать «за границей», становились источниками информации, собиравшейся в «центре». Двуязычие людей такого сорта делало возможным знакомство не только с устной информацией, идущей от «аборигенов», но и с местной историко—географической литературой, которая становилась известной грекам. Со временем и эллинизированные «варвары», в свою очередь, смогли писать труды на греческом языке, внося и свой вклад в общий фонд географических знаний.
Такой канал получения информации часто предполагал значительную ее деформацию, вызванную языковым барьером, разницей менталитета и проч. (вспомним полумифические данные о территории Скифии и скифской истории и религии в знаменитом «Скифском логосе» Геродота, полученные им в Ольвии как от местных греков, так и от самих скифов, в частности, от Тимна, приближенного скифского царя Ариапифа).
Удаленность и малоизвестность периферийных областей ойкумены порождала в качестве своего рода компенсации за отсутствие реальных сведений многочисленные спекулятивные построения космологического, географического, этнографического, религиозно—мифологического и бытового характера.[1] Отсюда проистекают известные нам по античной географической литературе дискуссии о том, как выглядят очертания материков (теории о круглой, прямоугольной или трапециевидной суше), окружена ли суша океаном со всех сторон или в каких—то направлениях уходит в неизвестную бесконечность (аргонавты – в древнейших версиях – могли из Черного моря перебраться по рекам Фасис или Танаис к океанским истокам Нила, чтобы по нему попасть снова в Средиземноморье); является ли Каспийское море заливом Океана или внутренним морем; откуда начинаются реки (из мирового Океана, с гор или из озер) и т. д. К следствиям малоизвестности периферии относится также природно—геометрический и этнографический параллелизм, который греки охотно усматривали во многих явлениях периферии ойкумены, например, в направлении течения рек – Нила и Дуная, или Нила и Танаиса, в особенностях нравов и образа жизни гипербореев и эфиопов, живущих на противоположных краях ойкумены,[2] и т. д.
Представление о контрасте между своим, обжитым, цивилизованным миром и далекой, враждебной, потусторонней периферией побуждало человека античности относиться к отдаленным частям ойкумены как к лимитрофным зонам между земным и загробным мирами, мифологизировать отдаленные регионы, помещать там вход в царство мертвых или само это царство.
Если взять район Черного моря, через который античная цивилизация познакомилась с Восточной Европой, то уже вход в него воспринимался до освоения Черного моря колонистами как вход в потусторонний мир.[3] С таким представлением согласуется и помещение при входе в Черное море губительных мифических движущихся скал Планкты (или Симплегады, или Кианеи), знаменующих выход в Океан, и странык живущих на берегу Океана киммерийцев, где Одиссей нашел вход в Аид, и устрова Левки (= острова блаженных[4]), где Ахилл – владыка мертвых – жил после своей смерти под Троей, и Таврики (Крыма), где было место обитания принесенной в жертву Агамемноном Ифигении, получившей, как и Ахилл, бессмертие и превратившейся в Гекату – богиню смерти, тесно связанную с миром мертвых, и пещеры (и реки) Ахерон (в районе Гераклеи Понтийской), соединяющей этот мир с Аидом, из которого Геракл извлек стража подземного мира – трехголового пса Кербера. В причерноморском регионе древние греки помещали и такие «реалии», как Кавказскую скалу, к которой Зевс приковал Прометея, дракона, сторожившего золотое руно в сказочном заокеанском царстве Ээта, и многие другие чудеса.
Связь Черного моря с потусторонним миром объясняется в немалой степени тем, что плавание в Черное море в древности воспринималось греками как выход в Океан – традиционное местонахождение загробного мира, т. е. Черное море виделось как Океан.[5] Греческий географ рубежа эр Страбон свидетельствует:
В гомеровскую эпоху Понтийское (т. е. Черное. – А. П.) море вообще представляли как бы вторым Океаном и думали, что плавающие в нем настолько же далеко вышли за пределы обитаемой земли, как и те, кто путешествует далеко за Геракловыми Столпами. Ведь Понтийское море считалось самым большим из всех морей в нашей части обитаемого мира, поэтому преимущественно ему давалось особое имя ‘Понт’, подобно тому, как Гомера называли просто ‘поэтом’. Может быть, по этой причине Гомер перенес на Океан события, разыгравшиеся на Понте,[6] предполагая, что такая перемена окажется по отношению к Понту легко приемлемой в силу господствующих представлений. (I, 2, 10; пер. Г. А. Стратановского).