– Но что он делает? – тихо спросила девушка, обходя изобретение.
– Разливает чай. В пять часов пополудни, как и полагается. Видите – там есть часы? Даже два часовых механизма, при желании можно выставить другие на утро. Ставите стрелку будильника на пять… заводите часы. И – time’o’clock, чайник разогревается, а затем наливает чай, остается только подставить чашку.
– Это… прелестная вещица, но, право, я не могу…
– Очень даже можете, мисс Кромби. Отказа я не приму. Передавайте привет дядюшке, со всем уважением.
Шварц достал из кармана колокольчик, позвонил. Менее чем через минуту (в которую мысли Джилл были заняты сочинением подходящего повода отказаться от подарка) в лабораторию зашел молодой человек приятной наружности, в хорошо сшитом костюме. Волосы его и руки были в муке.
– Проводи мисс Кромби домой, Адам, – попросил ученый. – И возьми с собой ее подарок, вот он. Заверни хорошенько, чтобы не разбить, и инструкцию положи внутрь упаковки.
Дальнейшее – возвращение в прихожую, сборы, прощание с ученым, – Джилл помнила смутно. В память врезалось почему-то, как она стояла у зеркала и пыталась в полутьме приколоть булавками шляпку, а та все сползала, да то, как шелестела обертка из бумаги, в которую был завернут подарок. Мистер Адам терпеливо ждал, пока Джилл накинет пелерину, затем вежливо открыл перед ней дверь.
На улице оказалось неожиданно свежо, и журналистка глубоко вздохнула, испытав облегчение – хотя, находясь в доме, и не подумала бы, что там душно. Она зашагала по тротуару, слегка влажному и чисто выметенному – лишь несколько желтых листьев прилипло к бордюру.
– И как вам… работать у мистера Шварца? – вежливо поинтересовалась Джилл, запрокидывая голову, чтобы взглянуть в лицо Адама.
– Хорошо, – ровно ответил тот, и покрепче прижал к груди подарок. – Очень хорошо.
– А сами вы открытия делали?
– Я… – Джилл показалось, что молодой человек с трудом подбирает слова. – Я… не способен. Извините.
– О… это, конечно, не ваша вина. Должен быть талант… но у вас он, наверное, лежит в другой плоскости?
– Лежит. – Задумчиво подтвердил Адам. – В землю не зарыт. Я стараюсь. – И вдруг: – Булочки вкусные?
Джилл моментально покраснела, уши стали горячими. «Издевается», – подумала она, но взглянув в лицо юноши, натолкнулась на добродушный, открытый взгляд. И, неожиданно для себя самой, спросила:
– Я вам нравлюсь?
Тот, прежде чем ответить, подумал. И это Джилл понравилось. Значит, не просто вежливая отговорка, или галантность, он ответит честно.
– Да. – Сказал Адам. – Вы приятная личность, очень.
Девушка кивнула и зашагала дальше. Мимо проехала ровным строем русская конная полиция – те самые казаки; только, в отличие от страшных рассказов вполне милые, улыбчивые и одновременно строгие.
– Булочки очень вкусные, – сказала после паузы Джилл. – А вы давно здесь живете?
– Пару лет. – Ответил Адам. – А вы?
– Всю мою жизнь…
И в который раз удивляя саму себя, Джилл внезапно стала рассказывать молодому человеку о детстве, о том как собирала ракушки на пляжах острова Святой Марии, самом большом из архипелага; как собралась уходить в море с рыбаками, и отец поймал ее на самом причале, и потом долго не мог объяснить плачущей девочке, что усатые, пахнущие солью дяди просто пошутили. О том, как отец умер и ее взял к себе дядя, и научил всему, что она знает. Как она написала первую свою статью – в тринадцать лет. Она была посвящена поэтическому вечеру, который ежегодно проводился в городке, и как она изо всех сил старалась написать «по-взрослому», а потому ругала старых напыщенных чтецов на все лады, и как дядя объяснил ей, что значит «журналистская вежливость». Они все шли и шли через сентябрьское утро, и Джилл радовалась тому, что до дома целых две мили… а если сделать крюк по набережной, то прогулка затянется еще на полчаса…
Чайки резко падали вниз, будто собирались воткнуться головой в булыжники и совершить самоубийство, потом делали крутой разворот и, подхватив рыбешку из воды, взмывали вверх. Темные камни набережной, в белых соляных потеках, выстроились стройной дугой, уходящей к мысу. С моря дул сильный ветер, и волосы Джилл выбились из-под шляпки, но она не замечала ни брызг на лице, ни мокрых ног. Адам оказался прекрасным слушателем. Они прошлись по набережной, свернули в каштановую аллею и поднялись на холм, укрытый от ветров каменными валунами в форме зубьев, выстроившимися в ряд на краю обрыва.
– Ну вот, я и дома, – с сожалением сказала Джилл, когда перед ними возник двухэтажный особняк с красными кирпичными стенами, окруженный разросшимся цветником. – Спасибо, что проводили, и… за все.
– Вам спасибо. Мне было очень приятно.
– Дальше я сама. – Джилл смутилась, протянула руки к свертку, но Адам покачал головой:
– Мистер Шварц сказал проводить до самого крыльца.
– Хорошо.
У двери Адам вручил ей с поклоном подарок, приподнял шляпу и с открытой улыбкой произнес:
– Хорошего дня, мисс Кромби.
– Джилл… мисс Джилл, – поправила его девушка.
Он еще раз тронул край шляпы, развернулся и зашагал прочь. Джилл еще какое-то время стояла, глядя ему вслед, затем вздохнула и, достав ключ из сумочки, открыла дверь. В прихожей она поставила «Скиллу» на стол для почты; увидев в зеркале свою лохматую голову, сорвала шляпку и пригладила намокшие пряди.
– Позорище, – ласково пожурила она свое отражение.
Оставив подарок на столе, она сняла пелерину и прошла в гостиную, где упала с мечтательной улыбкой в объятия мягкого, глубокого кожаного кресла. Вздохнув, она неторопливо достала из сумочки блокнот. Работать совершенно не хотелось, но статья нужна уже к вечеру… С минуту Джилл смотрела на первый лист блокнота остановившимся взглядом. Почерк принадлежал ей, без всякого сомнения, но вместо стенографических значков, там было написано всего несколько строк.