Тут же, на комоде, лежали и другие фотографии. Поскольку Михин его сразу не остановил, Алексей взял всю пачку. Быстро перебрав ее, он пришел в уныние. Наделила же кого-то природа! На большинстве фотографий рядом с писателем были женщины. Женщины и еще раз женщины: разных мастей, возрастов, объемов груди и бедер и в количестве достаточном, чтобы Леонидов понял – следствию придется туго.
«Похоже, это был не человек, а толстенный любовный роман! При таких-то физических данных! В плавках тут его нигде нет?»
На южных фотографиях Клишин был и в плавках, и даже в весьма откровенных. Потому что скрывать физические недостатки ему не было нужды: у него почти не было этих самых недостатков. Строен, тонок в талии, но с плечами широкими, как и полагается настоящему мужчине. Брюшной пресс и плечевой пояс наводили на мысль о регулярных занятиях в тренажерном зале. Участки клишинской кожи, не защищенные одеждой, радовали взор изумительным золотистым загаром, который бывает только у натуральных блондинов. «Южный» Клишин походил на спелый персик. Аппетитный, сочный, покрытый золотистым пушком. Так и хотелось его съесть.
«Черт его знает, зачем он писатель? Нижнее белье бы лучше по телику рекламировал или презервативы! Бывает же такое!» – мелькнула завистливая мысль, пока Михин вставал из-за стола, чтобы отобрать у нахального понятого фотографии.
– Ох, и долго же вам придется устанавливать, ху из ху здесь! – позлорадствовал Алексей. – Запаритесь, бедняжки!
Очутившись в кухне, он еще раз бросил взгляд на мертвое тело: смерть съела с лица Павла яркие краски, а значит, и суть его редкой фотогеничности и физической привлекательности. Желтое, синее, алое, белое… Клишин подурнел. Лежал на полу серый, тусклый, и стало заметно, что рот у него великоват, нос не слишком-то ровный, а скорее курносый, лоб чересчур выпуклый, а глаза не очень-то и большие.
Алексей подписал протокол. Все, что положено, они сделали. Остается надеяться, что раскроют убийство по горячим следам. У такого мужчины должно быть много врагов. Брошенные им женщины, обманутые мужья…
В калитку Леонидов не пошел, к чему делать крюк? Свернул с асфальтовой дорожки к покосившемуся забору и лихо перемахнул на ту сторону. Саша, нагнувшаяся над грядкой, ойкнула испуганно и распрямилась:
– Ты что?! Пугаешь меня!
– Представляешь, твоего замечательного соседа убили!
– Леша! – охнула жена. – Не может быть!
– А чего это ты так разволновалась? Клишина, что ли, жалко?
– Жалко конечно! Но я не о Паше. Ты на себя посмотри!
– А что?
– Узнаю этот блеск в глазах. Отвратительно! Неужели не прошло? Не наигрался в «казаки-разбойники»?
– Да с чего ты взяла? – пробормотал он.
– Тебя просто распирает влезть в это дело. Я же вижу! – в сердцах сказала жена. – Не смей! Слышишь?
– Не собираюсь я никуда влезать, – надулся Алексей.
– Да? Правда?
– Конечно, дурочка! Я уже сказал, что ничего не знаю, что мы с тобой крепко спали. Они сами во всем разберутся. Или не разберутся. Какая мне разница? Хотя, черт возьми, какое же интересное дело! Нет, ты подумай! Он сам написал, что его отравили! И именно цианистым калием!
Прочитанный отрывок из «Смерти на даче» произвел на Алексея неизгладимое впечатление. Неужели же человек заранее знал, кто его отравит? И знал чем?
Но почему же тогда Клишин отпил из бокала? Все это очень и очень странно. Где бы добыть оставшуюся «Смерть»?
2
День прошел спокойно. После полудня «гости» Клишина уехали, за забором стало тихо. Алексей же провел остаток дня в огороде, где были разбиты грядки с овощами и зеленью. Уехавшая в санаторий мама наказала нерадивому сыну пропалывать их и надеялась, что до ее приезда они не слишком зарастут сорняками. Леонидов невольно хмыкнул. Коммерческому директору копаться в земле? На кой ему эта морковка? И помидоры в теплице? Все закончится так же, как и всегда: если будет жарко, огурцы засохнут, холодно и дождь – сгниют. Помидоры съест тля, капусту – гусеницы белых бабочек, которые так и называются: «капустницы». Потом те же гусеницы доедят то, что не доела тля. Уважал Леонидов только кабачки, которые почему-то не едят вредители. Поэтому эти овощи вырастают до гигантских размеров, а после раздаются тем соседям, которые умнее остальных. То есть вообще ничего не выращивают, а имеют то же, что и все, – кабачки на своем столе.
Но это было субъективное мнение А. А. Леонидова, которое жена не разделяла. И, несмотря на запрет, старалась пропалывать грядки тайком. Чтобы не допустить этого, Алексей принес в сад раскладушку и, раздевшись до плавок, растянулся на ней. Вокруг были сплошные цветущие одуванчики, а в голове то, что остается от них после цветения – белый пух. Мысли Алексея все как одна были невесомые и из породы сорняков. «Родное Подмосковье – это зона рискованного земледелия. Так почему я каждый год должен рисковать своим здоровьем и деньгами? Семена купи, пленку на теплицу купи, отраву для тли купи… Универсальной нет. То, отчего дохнут муравьи, не действует на бабочек. На тлю не действует ничего, кроме дихлофоса, который в свою очередь действует на помидоры. Помидоры становятся несъедобными. Я с места сегодня не сдвинусь. Воды в душ натаскаю, когда будет не так жарко. К вечеру. А щели в терраске фанерой забьет Серега Барышев. Ему в удовольствие, он по деревне скучает…»
За такими крамольными мыслями и застукала его Саша:
– Лежишь?
Он вздрогнул и открыл глаза:
– Да. А что?
– Я знаю, о чем ты думаешь, Лешка.
– О чем?
– О смысле жизни, вернее, о бессмысленности своей сегодняшней работы на благо будущего урожая. Где лопата?
Мать честная! Ему же велено сделать грядку! Надо кого-то там рассадить. Слова «посадить» и «рассадить» для Леонидова всегда были одушевленными. Он слишком долго занимался криминалом.
– Так где же лопата? – снова спросила Саша.
– Близко, – сказал он, зевнув.
– Достаточно близко для того, чтобы ее схватить, когда на горизонте появится жена, но совершенно недостаточно для того, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки.
– Ах, отстаньте, Александра Викторовна! Мы принимаем солнечные ванны! Я куплю тебе огурцов. Столько, сколько захочешь…
– Мне приятнее есть, когда свое.
– Тогда съешь меня. Я – свой. Родной и близкий.
– Леша, Леша…
– Ешь меня поедом, родная, только не заставляй копать землю.
Жена улыбнулась, простила и сказала:
– Пойдем ужинать, а?
– Уже ужинать? – жалобно воскликнул он. – Разве вечер?
– Что, жалко день так быстро прошел?
– Еще бы! Выходные не проходят, а прямо пролетают! А тут еще этот твой сосед…
Пока Александра ставила на стол вареную картошку, посыпанную молодым укропом, салат из помидоров-огурцов, селедочку и початую бутылку водки, Алексей задумчиво рассматривал цветы на клеенке и молчал.
– О чем думаешь? – Саша наконец села за стол.
– А где Сережка? – очнулся Леонидов.
– Он наспех поел и умчался на тот конец поселка, к другу.
– Ему здесь хорошо?
– Любому ребенку за городом хорошо. Так о чем ты так задумался?
– Да я все насчет писателя…
– Все-таки задело?
– Дело интересное.
– Водки выпьешь?
– Как ты узнала, что я хочу выпить?
Она улыбнулась и пододвинула к нему рюмку. Леонидов выпил и закусил селедочкой, захрустел лучком. А жизнь-то налаживается!
– Недавно я смотрел телевизор, – сказал он. – Передача была о литературе…
– Ты и такие смотришь? – подколола жена, как раз таки учитель литературы.
– Речь шла о загадке смерти какого-то гения.
– Тогда понятно! Уж если загадка смерти…
– Смейся, смейся! Дело в том, что там сказали, будто бы существует теория Эйнштейна о том, что настоящий, гениальный писатель или поэт – сгусток непонятной энергии и вроде как ее проводник. Или особое, притягивающее эту энергию тело. И будто бы другие тела, которые попадают в его орбиту, могут изменить назначенное им движение.
– Ну и что?
– Понимаешь, сила прозрения таких людей настолько велика, что они способны даже предсказать собственную смерть. Только изменить ничего не могут. Вот знает человек, где и когда его убьют, но в назначенный день его туда тянет неодолимо.