– Ну а по согласию? – спросил Хряк, как всякий дебил уверенный в своей неотразимости для женщин и недоумевавший, почему они вообще не бросаются ему на шею прямо на улицах.
Хряк поставил Бузу в трудное положение. Однако немного помедлив, он сказал:
– По согласию можно…
Вся компания уже не дежурила в предбаннике, и если бы сопровождающие вели системное наблюдение за ними, то освободить заложников в этот момент не составило бы труда. Но генерал в машине и капитан со своими ребятами в автобусе были далеко, да и видеть на расстоянии и через обшивку автозака они не могли.
Хряк вышел в предбанник и, качаясь, стал напротив боксика, в котором была Валентина.
– С-слушай, подруга, это… – тщетно искал он в своем мозгу слова, чтобы «обворожить» заложницу.
– Отойди от бокса, – сказал ему Виктор.
Но Хряк сделал вид, что не слышал его.
– Валюха, – нашел наконец первое слово Хряк.
– Уйди отсюда, – превозмогая страх, повторил Виктор.
– Валюха, бля буду, я тебя люблю.
На очередном ухабе машину качнуло сильнее обычного, и Хряк, чтобы удержаться на ногах, ухватился рукой за окошко боксика, а потом стал заточкой открывать замок.
Качка не позволяла ему это сделать, и он начал заводиться.
– Уйди от бокса, – заорал Виктор, надеясь, что это будет слышно в кабине.
На этот раз заведенный Хряк услышал его.
– Ах, ты, козел, – взревел он, – да я тебя…
По закону подлости он почти сразу попал концом заточки в отверстие замка боксика Виктора. Но в это время кто-то ударил его сзади, и Хряк опустился на пол будки. Шнырь вытащил из рук Хряка заточку и принялся тащить Хряка обратно в будку, но тот был слишком тяжел, и непонятно откуда появившийся Буза не побрезговал помочь Шнырю.
Хряк лежал на полу будки, а над ним стояли Буза и Шнырь.
– Переверни его, – попросил Буза.
Шнырь наклонился над Хряком, но сделать ничего не успел. Машина наклонилась сильней обычного, и Шнырь с Бузой полетели к задней стенке, не сообразив сначала, что это могло быть. Через секунду машина выпрямилась, ее тряхнуло раз, другой, третий…
– Марочку, – заорал Буза. Шнырь, мгновенно сообразивший все, стал шарить по карманам Хряка, отыскивая платок. Платка не было. Машина спустилась с насыпи железнодорожного переезда и поехала дальше.
Буза рванулся в предбанник, выглянул в окно, потом длинно выругался и ушел в будку, где Хряк уже пришел в себя и сидел на полу, тряся головой.
Виктор тронул дверь боксика, она была открыта, а не распахнулась только потому, что ее чуть клинило в проеме. Можно было попытаться толкнуть ее коленом, выйти в предбанник, выбить штакетину, закрывающую дверь будки, и выпрыгнуть из машины: скорость была небольшой…
Ворохнувшееся в соседнем боксике тело остановило его.
– Как ты? – спросил он.
– Все хорошо, – ответила Валентина.
– Держись, скоро все кончится, они ничего тебе не сделают, Буза дал слово.
– Да-да, – ответила она, – ты им ничего не говори, не зли их, молчи, и все. Слышишь?
– Слышу…
Захватчиков не было видно.
«Идиоты, – подумал он, но не о захватчиках, – целый автобус солдат едет за автозаком, сейчас их можно без крови и особых усилий освободить, но где там. Сотруднички… А что будет, когда приедем в Каминск?»
Он потоптался на месте, разминая затекшие ноги. «Да, думал ли он, что когда-то придется ему ехать в автозаке в качестве заложника. Вот пришлось… Жил себе Витя, жил, в школе учился, в институте, женился – все, как у людей, и вдруг попал в колонию…»
Он вспомнил первые дни в зоне: серость, грязь, вечный мат, без которого не обходятся ни осужденные, ни сотрудники, вспомнил попытки прощупать его и со стороны коллег, и со стороны осужденных. Кто ты? Что собой представляешь? Что с тебя можно взять? Не опасен ли?
Он работал как вол, но работа не приносила ему морального удовлетворения, а дом тестя – душевного покоя и отдыха. И он стал все чаще участвовать в пьянках с сотрудниками колонии, сначала по поводу, а потом и без повода, только для того, чтобы снять стресс и забыть о своей собачьей жизни. На одной из таких вечеринок он познакомился с ней… Потом проводил ее до калитки, потом до порога, потом у нее задержался…
С той поры у него начался вполне осмысленный период жизни. Все у него получалось на работе, а дома даже теща не могла нахвалиться на него.
В его жизни, до этого пресной и серой, вдруг появился смысл и тайна. И хранил он эту тайну лучше, чем служебные секреты. Он был осторожен и даже в мыслях не называл ее по имени. Проговорись он случайно, и ее моментально бы вычислили внимательные женщины поселка, а если бы такое произошло, то ей, конечно, не стало бы жизни в Тараканино.
Однако все в жизни имеет начало, пик и конец. И хотя конец еще не наступил, но охлаждение уже коснулось его крылом равнодушия.
Все, что когда-то так умиляло его и волновало, и бархатный грудной голос, и упругие губы, и запах духов «Быть может», сохранившихся у нее каким-то чудом с застойных времен, стали ему неприятны. Уже встречи и прощания по вечерам стали мучениями, а расставания облегчением, уже он стал намекать ей, что им надо расстаться. Но она не понимала этого. Она словно потеряла женскую способность чувствовать сердцем.
Она продолжала строить планы их будущей жизни, говорила о том, где они будут жить, как обставят квартиру где-нибудь в другом месте, кто им поможет в этом…
А в последнее время она вдруг поняла, почему «он несчастлив с женой – жена не может ему родить ребенка, а она родит ему мальчика, и все будет хорошо, ты разведешься, и у нас будет все хорошо, мы уедем отсюда, и у нас будет все хорошо».
От этого «у нас будет все хорошо» его начинало трясти. Так долго продолжаться не могло. Он чувствовал, что вот-вот что-то должно случиться. Но произошло то, чего он никак не ожидал. Его взяли заложником, да еще и в компании с двумя женщинами, пока все идет нормально, но… Он второй год работал в колонии и знал, что обещания зэка – пустой звук, зэк держит слово только перед зэком, да и то, если они одной масти: вор перед вором, парняга – перед парнягой, а мужик – перед мужиком. Заложники не были для захватчиков «своими», в этом была главная беда, а значит, не стоит обольщаться. Но это знает он – Виктор, а не Валентина, ее он смог убедить в обратном. И то хорошо, может быть, пронесет…
Машину качнуло, она выехала на насыпь железнодорожного переезда, потом в предбанник выскочил Буза и выглянул в окно. Когда он вернулся в будку, Виктор услышал фразу, смысл которой не понял.
– Если они ждали нас здесь, я тебя на этом же месте положу, – сказал Буза кому-то…
Автозак въехал на территорию изолятора и, так как дорога ему была преграждена двумя тракторными санями, остановился. Водитель выключил мотор. Наступила тишина. Из будки автозака на землю спрыгнул человек, одетый в телогрейку и зэковскую шапку. Он обошел машину, осмотрел площадку и сказал внутрь будки:
– Все нормально.
В будке послышалось движение, и тут из окна второго этажа вылетело и вдребезги разбилось о мерзлую землю стекло. Человек в телогрейке поднял голову, увидел торчащий из расстекленной шибки ствол винтовки и заорал:
– Назад…
Несколько сотрудников из двух дверей корпуса рванулись к машине.
– Три, четыре, пять секунд, – считал Внучек, глядя на часы.
– А-а, – махнул рукой Узякин, – долго, долго… За это время всех по три раза переколоть можно. Отставить, – заорал он в выбитую шибку и обратился к Михалычу: – Че дуешься, ну, разбили тебе стекло, ну, ничего не поделаешь: тяжело в ученьи, легко в бою. Все расходятся по своим местам… Не дай бог, придется освобождать в будке.
Телефонный звонок в кабинете прервал его рассуждения, Узякин вошел в кабинет.
– Идите сюда, – позвал он через некоторое время всех, кто находился в коридоре.
– Что, подъезжают? – спросил его Внучек.
– Хуже, – ответил Узякин, – Маров приехал. Он не стал дожидаться, пока весь эскорт доберется сюда, и примчался вперед. Ну, сейчас начнется…