– Так чем мы располагаем?
– Пяток прапорщиков я могу выделить, – пообещал Михалыч.
– Плюс десяток моих ребят из горотдела, – подхватил Узякин, – желательно помоложе.
– Желательно побледнее, – съязвил Собинов, в который раз удивляя присутствующих, считавших его служакой, который двух слов связать не может и заставляет всех ходить строем.
– Почему побледнее, – не понял Узякин.
– Потому, что с такими румяными рожами они на зэков не похожи, – пояснил Собинов ехидно.
– Ох, остряк, – сказал старший оперативный начальник, – а что ты дашь в общий котел и на общее дело.
– Снайперов дам, – проговорил комбат, – снайперов у меня двое… и две винтовки.
– Две? – переспросил Узякин.
– Две, – подтвердил комбат.
– А почему две? Нам надо три.
– По штату положено две, – невозмутимо ответил комбат.
– Да, конечно, – не преминул поддеть его Узякин, – по штату положено двое захватчиков, а их – трое…
– Что же делать, – спросил Внучек, – позвонить соседям?
– Не надо соседям, – сказал Узякин, – найдется у меня и снайпер, и винтовка, в хорошем хозяйстве все есть. Михалыч, давай твоих на инструктаж, а я своим позвоню.
Михалыч ушел, а Узякин стал звонить в отдел.
Через некоторое время Михалыч вновь появился в кабинете с грудой телогреек, все принесенное он сложил в углу.
– На какой свалке ты их подобрал? – спросил ехида Узякин.
– Почему на свалке… не на свалке, но у меня нет других…
– Ах нет других, а ты подумал, что их сразу расшифруют: во-первых, рванье, в котором порядочный зэк не ходит, во-вторых – сытые физиономии…
– Что я могу сделать с физиономиями, – прикинулся дурачком Михалыч.
– С физиономиями – ничего, с физиономиями я разберусь, скажу, что они у меня по выговору получат, и физиономии у них станут, что у твоих подследственных, понял? А ты давай другое одеяние.
– Да нет у меня другого.
– Есть, есть, и ты не думай, что это игрушки, если захватчики сообразят, что вокруг не зэки, а переодетые менты и с перепугу убьют заложников, где ты будешь потом? Тогда тебе не только подпола[10] не видать, но и с должностью придется расстаться, – давил на больное место Михалыча Узякин, – а то и вообще стать клиентом той гостиницы, в которой ты сейчас заведующий.
Так они препирались, пока в кабинете не появился кадровик из горотдела милиции. Он был в гражданке.
– Сколько – спросил Узякин.
– Десять, со мной.
Узякин оглядел всех. Взгляд его говорил: видите, у нас все в порядке, сказал я, что будет десять, значит, будет десять.
Михалыч, увидев, что его телогреек не хватит на всех, увел резерв в другое место, а потом вернул для осмотра старшим оперативным начальником.
Узякин, как старшина на утреннем осмотре, обошел строй из десяти переодетых в телогрейки и робы милиционеров, велел убрать волосы под шапки, а тем, которые не смогли этого сделать, приказал спустить клапаны.
После осмотра стали думать, чем вооружить эту банду в тюремных телогрейках без воротников.
Штатное оружие не годилось: драться, скорее всего, придется в тюремных переходах, а там вокруг бетонные стены, и возможен рикошет – своих же и перестреляешь. Вооружать сотрудников резиновыми палками было вообще несерьезно. Обстановка была боевая, и оружие должно быть боевым.
Узякин и комбат посовещались и отправили кадровика в соседнее СМУ; через полчаса тот вернулся с десятком нарезанных сваркой арматурных прутьев средней толщины.
Узякин взял один из них в руки.
– Арматура – оружие милиционера, как булыжник – пролетариата, – сказал он и дал команду разобрать прутья.
Дальше стали разбирать возможные варианты освобождения заложников. Их было три. Первый предусматривал случай, когда «гости» въедут в изолятор, но отдать заложников откажутся, захотят забрать их в камеру. Для этого случая разработаны два подварианта: возле машины во дворе и в переходе, в районе прогулочных двориков, там было много дверей и можно было разместить всю группу за ними.
Второй вариант заключался в предоставлении «гостям» машины с сюрпризом, если они потребуют другой автомобиль.
Третий вариант предусматривал освобождение в машине, это был самый опасный для жизни заложников вариант. Для того чтобы выбить дверь в автозаке, было решено бросить в «предбанник» машины гранату и, после того как наступит шок у захватчиков, освободить заложников, все понимали, что этот вариант – самый дурной, и все, будучи атеистами, в душе просили Бога не допустить его.
Был предложен и четвертый вариант, но он был с ходу отвергнут Узякиным и Собиновым. Вариант этот предлагал отработать Внучек на случай подключения к захватчикам их сообщников с воли и «перерастанию захвата заложников в побег». Милицейская часть «тройки» высмеяла его, как «не могущий иметь место быть».
Буза кивнул Шнырю, и тот выглянул из окошка насколько позволяла решетка.
– Сколько?
– Три, – ответил Шнырь, – впереди машина с мигалкой, сзади «волжанка» и автобус с солдатами.
– Так и должно быть, – сказал Буза.
– Где они нас будут ждать? – спросил Хряк.
Буза ничего не ответил и снова кивнул Шнырю посмотреть заложников.
Шнырь вышел в предбанник, умело, будто всю жизнь работал дубаком[11], открыл оба боксика заточкой, проверил заложников и вернулся в будку.
Машину сильно качало на кочках.
– Где? – снова спросил Хряк.
– В одном месте, – ответил Буза, – возле железной дороги…
– Чтобы по железке уйти…
– Мекай балдой, – усмехнулся Буза, – чтобы подумали так.
– А как же конвой? – шмыгнул носом Шнырь. Будка не отапливалась, и он простыл.
– Ему будет не до нас… Парняги мои все сделают, – сказал Буза, – а мы сядем в «жигуль» кофейного цвета и рванем в обратную от железки сторону.
– Так где? – еще раз спросил Хряк, словно сомневаясь, что такое может произойти.
– Дорогу будем переезжать несколько раз, и каждый раз нужно дать ребятам сигнал, показать в окно белую марочку[12], но так, чтобы ее не было видно ментам.
Буза вытащил из кармана платок, и хотя белым его назвать было никак нельзя, никто ему не возразил.
Немного подумав, он сунул платок Хряку.
– Я скажу когда… Будь готов.
– Всегда готов, – осклабился Хряк.
Хряк вылез в предбанник и сел на место конвойного. Десятки раз ездил он в автозаках, но на таком месте сидел впервые.
Он зыркнул свиными глазками по отверстиям боксиков и посмотрел в зарешеченное окно. Голое поле с редкими колками вдалеке тянулось вдоль дороги. Как можно незаметно устроить здесь засаду? Даже Хряк понимал это. Конвойные не дураки, сразу сообразят что к чему и изрешетят из автоматов и тех, и других. Тем более что это не срочники из роты охраны, которые за изготовление резинового штампа в военный билет для подтверждения выдачи воинских значков таскали на зону водку и чай. Эти ухорезы даже «Стой! Стрелять буду!» не крикнут.
Хряк вспомнил труп побегушника между двумя рядами колючей проволоки. Кто-то из кавказцев, отбывавших срок, узнал, что на вышке земляк, полез на проволоку и стал кричать:
– Не стреляй, я к мама пошел…
Земляк выпустил в него полмагазина…
Хряка передернуло не то от холода, не то от неприятного предчувствия, уж лучше бы ничего не произошло и парняги Бузы не успели.
Некоторое время Хряк тупо смотрел на однообразный зимний пейзаж. Ни одной мысли не возникло в его голове, которую в зоне называли калганом. Калганом своим Хряк пользовался так же умело, как и кулаками, не подозревая, наверное, что он может служить другим целям.
Начало смеркаться. От окна дуло, Хряк стал замерзать и почувствовал себя оскорбленным: его, первого гладиатора зоны, поставили на стрему, хотя он понимал: Шнырь нужен Бузе, чтобы приготовить чифир. Но все же Хряк не шестерка, чтобы мерзнуть перед окном, ведь это он – Хряк – захватил заложников, был в этом деле ударной силой. Хряк напрочь забыл, что он только выполнил то, что задумал Буза, а поскольку он это забыл, ему – человеку с бицепсами тридцатилетнего мужика, а умом пятнадцатилетнего правонарушителя – продолжало казаться, что его незаслуженно забыли, что это он организовал захват, он сообщил на волю время захвата и примерную дорогу, это он рассчитал, что их повезут в Каминск, поскольку другого изолятора поблизости не было, это у него воровская кровь во втором поколении, это его подставили лихие ребята Чубатого, и он был вынужден сесть в ШИЗО. Но он все правильно рассчитал, вырвался из колонии, и теперь сам черт ему не брат…