Принц бросил на меня робкий взгляд, его щеки чуть зарделись.
– Да, хотя это и было трудно…
– Но мудро, – утешила она. – Вы поступили как полководец, а не мальчишка, что рвется в драку.
– Вы чрезмерно добры ко мне, – пробормотал он и посмотрел на меня уже совсем виноватыми глазами. – Я не настолько… хорош.
– С такими мудрыми полководцами, – произнесла она почти нежно, – вашему вождю можно вообще ничего не делать. Никто и не заметит, что он… ну, ничего не умеет.
Принц уже сидит как на иголках, то и дело бросает на меня умоляющие взгляды, но я сделал вид, что целиком поглощен беседой с сидящим с другой стороны от меня Альбрехтом, хотя мое ухо, обращенное к Аскланделле, увеличилось в размерах почти вдвое.
Неожиданно поднялся с кубком в руке герцог Мидль. Все сразу умолкли, смотрят заинтересованно. Герцог обычно держится несколько скованно, в беседы и споры вступает редко, а сейчас вот готов сказать тост…
– Жена, – произнес он в тишине, что нарушается только пьяными выкриками со стороны лагеря, – принимает в супружестве имя мужа, подобно тому, как победитель принимает имя битвы, им выигранной. Мы все знаем, что страшный удар рыцарской конницы был остановлен нашим дорогим Максимилианом фон Брандесгертом, которого мы все любим и с легкой руки нашего сюзерена зовем просто Максом!.. Вот он сидит, молчит, краснеет, как девушка, и вот-вот спрячется под стол. Предлагаю отныне присовокупить к имени графа Максимилиана почетное звание Строльмхольского, по имени этой битвы!
Все закричали «ура» и подняли кубки. Макс поднялся, весь красный, уши вообще полыхают, как факелы, поклонился, сел, снова вскочил и начал кланяться во все стороны, не зная, что делать с кубком в руке.
Аскланделла смотрела на него с явной симпатией.
– Это настоящий рыцарь, – произнесла она, ни к кому не обращаясь. – Образец скромности и рыцарских добродетелей.
И хотя можно ответить и мне, но я демонстративно смолчал, не такая уж она и цаца, чтобы я хватался за любую возможность заговорить с нею, ах, какое это счастье, да что вы говорите… в гробу я видел такую галантность, я из поколения небритых героев.
Сандорин сказал учтиво:
– Пожалуй, он единственный, чье имя любой рыцарь может произнести раньше своего и не ощутить себя ущемленным.
– И ему не завидуют? – спросила она.
Он покрутил головой.
– Выше высочество… его все любят. В самом деле, а не на словах. Он влюблен в свою работу, а не в почести. Уверен, сюда на пир его привели под конвоем по приказу его высочества.
Она бросила на меня беглый взгляд.
– Да уж, достойное обращение с героем!.. Вообще-то, на мой взгляд, вам удалось победить герцога Келленгтона лишь потому, что вы воевали в немалой степени… нечестно, как многие знатоки военной науки могут сказать.
– Принц, – сказал я, обращаясь к Сандорину, – если вам кто-то будет пороть какую-то глупость, то можете дать в морду, но если дурь порет женщина – что они еще могут? – улыбайтесь и кланяйтесь, улыбайтесь и кланяйтесь. Они очень уж умные, как же! Не знают еще, что любая война – нечестное дело. Но если она там восхочет вам брякнуть, что быть опытным военным стратегом плохо… ну, у женщин на все есть свое особое и единственное верное мнение, молчите и улыбайтесь.
Аскланделла помедлила, повернула голову, под ее холодным взглядом я ощутил себя по макушку в проруби.
– Ваше высочество, – произнесла она с нескрываемым презрением, – если у вас считается приличным разговаривать через голову женщины, то среди нормальных людей…
– Так то среди нормальных, – ответил я, – а мы – лучшие! Мы во всем выше серой унылой нормы, ваше высочество. Вам повезло оказаться среди избранных. Вы превосходите только титулом, но это, признайтесь, не ваша заслуга?
Она бросила на меня косой взгляд и снова занялась содержимым тарелки.
– Я могу гордиться и заслугами родителей, – произнесла она после паузы с надлежащим холодком, – не находите?
– Только если ваш отец, – ответил я, – стал императором из простых, скажем, графов. Нет, еще лучше – баронов! Но если и родился сыном императора…
Она умолкла, затем спросила язвительно:
– А вы?
Я указал взглядом на скромно обгрызающего утиную лапку Макса.
– Мы с ним встретились на одном из турниров, оба были простыми рыцарями. Даже безбаннерными. Но мы прошли много земель, завоевали много королевств, в том числе и массу причудливых… Знаете ли, что у Макса в собственности земли не только виконств и графств, но и целое королевство далеко по ту сторону Большого Хребта? На берегу бескрайного южного океана?
Ее веки чуть дрогнули и приподнялись, глаза стали крупнее, можно бы даже залюбоваться их чистотой, если кому нравится арктический лед.
– Королевство?
– Да, – ответил я с тихим злорадством. – Но строить ему глазки напрасно, ваше высочество, даже не пытайтесь. Он видел столько прекрасных женщин юга, настоящих женщин, но даже они не тронули его сердца и не привлекли взора.
Она чуть искривила губы.
– А они пытались?
– Даже королевы, – соврал я, не моргнув глазом. – Настоящие женщины понимают, что мужчин нужно измерять не титулами.
– Королевы? – переспросила она. – Это безнравственно.
– Незамужние королевы, – уточнил я.
Она взглянула на меня с насмешкой.
– Принцессы, вы хотели сказать?
– Королевы, – повторил я. – У нас на Юге все равны, хотя мужчины, конечно, равнее. И на тронах частенько попадаются женщины, что управляют королевствами не хуже мужчин. А то и лучше.
Она поморщилась.
– Ваше высочество, не унижайтесь до вранья.
– Умолкаю, – ответил я.
Рыцари все громче требовали, чтобы тост сказал сюзерен. Я поднялся с кубком в руке, сказал ясным голосом:
– Я пришел, увидел, а бог победил!
И только когда я осушил кубок, до всех дошло, что тост сюзерена краток и разящ, как удар его же меча. Закричали «ура», потянулись друг к другу через стол чокаться, а я скромно сел и наблюдал за пиршеством.
– Господь на нашей стороне, – сказал мощным голосом Сулливан, – он это показывает нам каждый день.
– Потому наши победы, – согласился с ним Альбрехт, – самые легендарные. Ну, как будет сказано в летописях.
Все довольно загудели, я видел поднимающиеся кубки и чаши, доносилось чоканье, как и чавканье, мир прекрасен, его не могут испортить даже женщины, потому что, к счастью, другие женщины в состоянии украсить.
Я ушел с пира не то чтобы рано, но для государственного мужа повод всегда найдется, и должен находиться. Мы обязаны выглядеть важными, а на челе постоянно должна быть дума о стране, народе, его нравах и благополучии, если верить церкви и древним летописям.
В лагере веселье, я еще раз посетил ту часть обоза, что отдана под лазарет, пообщался с ранеными, кого похлопывая по плечу, кому трогая горячий лоб, а когда озноб начал пробираться даже в кости, вернулся в свой шатер, где укутался в медвежью шкуру с толстым мехом и с жадностью поел жареного мяса прямо с углей, после чего запил подогретым вином.
Зигфрид заглянул в шатер, на лице беспокойство, только он один понимает, чего мне стоит пообщаться с ранеными в таком количестве.
– Ваше высочество?
– Все в порядке, – успокоил я. – Дважды два уже четыре, а скоро будет еще лучше.
– А-а, – сказал он, ничего не поняв, – ну тогда мяса хватит?
– Не-ет! – вскрикнул я. – Давай еще, только пусть прожарят лучше. Я не дикарь, чтобы жрать с кровью.
Он переступил с ноги на ногу, сообщил зачем-то:
– Там принцесса покинула пир, прогуливается…
– В сопровождении, – сказал я понимающе, – Сандорина?
– Еще бы, – ответил он с ухмылкой.
– Ну и хорошо, – сказал я, – пусть присматривает за этой цацей.
Он помялся, сказал немного смятым тоном:
– Она частенько посматривает в сторону вашего шатра.
– Наверное, – предположил я, – покрой понравился. Или цвет. Что еще эту дуру может заинтересовать?.. В общем, неси мясо. Да побольше!
Он исчез, я сбросил шкуру, но передернул плечами и натянул снова, стараясь укрыть и зябнущий загривок. Руки тоже холодные, жабы позавидуют, а во внутренностях айсберг тает очень уж медленно.