Сил хватило подбежать к гаражам, выхватить из ширинки член, застонать и опереться рукой о жестяную стену.
Напор не ослабевал, показалось, несколько минут. Под кроссовками скопилась пенистая лужа, но мне было наплевать. Нассать в прямом смысле слова. Наконец струя иссякла. Я осторожно, не касаясь члена руками, используя резинку трусов, потряс его, наслаждаясь жизнью.
– Ты что ж, гад, делаешь, а? – раздался за спиной голос. То, что гад – я, огорчило. Но порадовало, что в контакт вошли сейчас, а не минутой раньше. Застегнув джинсы, обернулся.
В двух шагах, сжимая монтировку, стоял невысокий мужичок во фланелевой рубашке и грязных трениках. Мужичок гневно топорщил усы. Хозяин обоссаного гаража, предположил я.
– Ну, извини, – развёл руками. – Сын у меня родился. Серёгой назвал.
Задумался над сказанным. А, это ж из рекламы…
Мужичка мои слова почему-то взбесили. Он резко вскрикнул и сделал выпад вперёд. Монтировка – я почувствовал лёгкий ветерок – прошла в миллиметре от лица.
Надо собраться.
– Мужик, не бей! – примиряюще выставил вперёд ладони. – Ну, прости, брат… Давай замнём, лады?
Во время тирады, дружелюбно кивая, мне удалось сделать несколько мелких шагов в его сторону.
Мужичок пятился, выставив левую руку. Правую, с монтировкой, опустил и чуть отвёл назад. В какой-то миг он оглянулся по сторонам.
Я подал корпус вперёд.
Пять ударов основаниями ладоней в лицо. Один за другим. Монтировка упала мне под ноги.
Мужичок ошеломлённо затряс головой.
Я добавил ему в ухо и в корпус – уже кулаком, спьяну промахнулся, удары вышли скользящие. Однако хватило и этого. Мужичок побежал в сторону пятиэтажек. Из окон ближайшей что-то орали.
Поборов соблазн пуститься в погоню, я припустил в сторону рынка.
На пропечённой солнцем асфальтовой площади перед рынком начал обильно потеть. Пуловер прилипал к телу. Пот стекал по лбу и застревал в бровях.
Брови впитывали влагу, как губки, и тяжелели.
Надо было догнаться.
Стычка взбодрила ненадолго. Ноги сделались какими-то ватными, в рот словно запихнули рулон наждака. В ушах шумело и колотило.
В кафе у вьетнашек, ругая цены, я за пару минут выпил подряд три светлых «Балтики». Вьетнашки таращили глаза и что-то лопотали по-своему. Громко, не стесняясь, рыгнул. Закурил.
Гады все. Гады и гондоны, думал, разглядывая рыночных посетителей. Мало того, что поссать негде, так ещё за это голову разнести норовят.
Добавил сотку явно палёной «Гжелки». Докурил. Как-то отлегло немного. Хоть вы и гондоны, а день у меня сегодня особенный. Поэтому всех вас люблю.
Прихватив с собой ещё одну пива, благостный и расслабленный, отправился бродить по детским секциям.
Опьянение достигло стадии впадения в детство. Лицо отекло. Всё происходящее казалось сном. Я беспомощно, словно потерявшийся в толпе спиногрыз, толокся среди обстоятельных и деловых будущих и настоящих мамаш.
Долго рассматривал бельё для беременных.
Хотел угнать синюю, с хромированными колёсиками коляску, но продавец вежливо и настойчиво попросил меня уйти.
В крохотном закутке стояли две корзины, до отвалу заполненные мягкими игрушками. Я уже начал жалеть, что припёрся сюда. Но с пустыми руками уходить казалось глупым. Поэтому принялся рыться в корзинах. Тётенька-продавец за кассой недоверчиво меня разглядывала.
Где-то читал или слышал, что мягкие игрушки в Китае шьют заключённые. Оттого-то, мол, у всех этих зайчиков, мишек, обезьянок, жирафов и собачек такие грустные мордочки. Равнодушные и пустые глаза. Мягкие, безропотные и слабые, эти зверюшки совершенно безразличны к своей судьбе. Годами они кочуют со склада на склад, из магазина в магазин. Когда-нибудь кого-нибудь из них купят. Но шанс, что именно тебя – ничтожен. Трудолюбивые китаёзы нашили миллиарды зверушек.
Остаётся лишь грустно смотреть в никуда.
Хотел уже поделиться наблюдением с продавцом, но выудил со дна корзины маленького, не больше ладони, белого зверька с чёрными пятнами. Зверёк оказался пандой с умненькими, блестящими глазками.
Его мордочка улыбалась!
Светилась нахальством, довольством, любопытством.
Даже показалось, зверёк подмигнул мне!
То ли он был подтверждающим правило исключением, то ли я уже видел всё в изрядном преломлении. Но своей весёлостью китайский мишка мне понравился. Я заплатил. Выйдя из магазинчика, запихнул панду в передний карман джинсов. Голова не влезла и осталась торчать снаружи, разглядывая прохожих.
Откуда-то раздалась смутно знакомая мелодия.
Трам-пара-ра-рара-рам! Трам-пара-ра-рам!
Мелодия пиликала из другого кармана.
Julia – сообщил дисплей вытащенного Siemens-a.
– Привет, зая! – я готов был расцеловать округлую жопку телефона. – Как там наша дочка? Ты сама как?
Голос ужены был бодрее, чем утром:
– Да мы-то в порядке. То есть, Катьку сразу забрали, ещё пока не приносили. А я лежу, анестетиками обкололи всю. Пока терпимо. Нас тут двое в палате. У соседки мальчик. Никак не зовут ещё. Всё с мужем не могут решить, как назвать.
– Да чёрт с ними, ты-то как? Надо чего привезти? Я тут тебе подарок купил… – мне стало неловко перед самим собой. – То есть, не купил ещё, выбираю пока.
– Ты там, похоже, не скучаешь, – заметила жена. – Деньги смотри, не все спусти. Ещё ж на выписку надо дать. – Малыш, ты ведь знаешь, я аккуратно, – в этот момент я сам себе поверил.
– В том-то и дело, что знаю, – Юлька усмехнулась в трубку.
– Ой, обход идёт! Всё, пока! Позвоню потом.
Связь отрубилась. Не сразу я понял, кто такой обход и куда он идёт. «Мороз-воевода дозором обходит владенья свои…» – запрыгали в голове дурацкие по июньской жаре строчки.
Я направился к выходу.
Попетляв по лабиринту торговых рядов, почти добрался до распахнутых настежь дверей, как вдруг остановился у здоровенной витрины секции игрушек.
Прямо на меня смотрела только что купленная панда. Только огромная, почти в человеческий рост. Точная копия моей крошки. Я даже вытащил из кармана свою покупку, чтобы убедиться в идентичности.
Перевёл взгляд на витрину и вздрогнул.
Большая панда шевелилась!
Я был пьян, но не настолько же! Панда тяжело ворочалась в тесном пространстве витрины. Пыталась вылезти оттуда и побежать ко мне. Вернее, к увиденному в моих руках детёнышу.
Я кинулся к ней навстречу.
Сверхъестественное закончилось, как только вбежал в магазин.
Продавец – миниатюрная девушка в бриджах и топике стягивала, пыхтя и дуя на чёлку, панду с витрины.
Покупатели – колхозного вида мужик и грушеподобная тётка в цветастом сарафане – молча наблюдали за её действиями. – Последняя. Витринный экземпляр. Так что со скидкой могу вам уступить, – продавец стянула, наконец, панду с полки. Колхозник и колхозница хищно набросились на добычу. Грубо мяли, тискали, ворочали и даже пытались подбросить вверх. Лица их плотоядно исказились.
Умоляюще жалобно насилуемый зверь смотрел на меня. Я стыдливо опустил глаза. В моей руке по-прежнему был зажат её детёныш.
Торопясь и сбиваясь, оттого ещё более заплетаясь языком, я начал что-то говорить. Стесняясь говорить правду про мать и дитя, понёс околесицу о больной племяннице и ещё бог знает о чём, периодически делая попытки завладеть пандой. Колхозники молча буравили меня недобрыми глазками. Отрицательно мотали головами и прятали добычу за спины.
От их неприступности я впал в отчаяние. Клянчил и умолял. На лицах моих врагов отражалась смесь отвращения с наслаждением.
Наконец, я был снисходительно послан проспаться.
Панду расторопная продавщица уже успела завернуть в полиэтилен.
– Заплачу на пятьсот больше, чем они! – зажав детёныша панды под мышкой, я принялся рыться по карманам.
Задыхающегося в прозрачной обёртке зверя колхозник выносил из магазина.