На фоне всех этих событий как-то незаметно приходит май с его почти неизбежной туманной дымкой, которая зловеще, как рок и как морок, наползает на берег из холодного весеннего моря. Весна в Алуште – это самое страшное время, время всеобщей паники и всеобщих тревог, независимо от того, какой режим сейчас на дворе. То ли это войска князя Владимира проходят Южным берегом Крыма по направлению к Херсонесу, сжигая все на своем пути. То ли монгольские завоеватели, делающие то же самое, пускающие стрелы в детей и женщин. То ли солдаты Суворова, готовящие почву для визита в Крым Екатерины Великой. То ли войска Кутузова, раненого в глаз недалеко от Алушты. То ли Белая Армия, принимающая из рук алуштинских девушек подносы с хлебом и солью. То ли Красная Армия, принимающая из тех же рук те же подносы. То ли уже упоминавшиеся танкисты Манштейна. То ли сменившие их через четыре года танкисты русские. То ли одетые в камуфляж вежливые люди с автоматами в руках, вернувшие сюда русский мир. Далее, как говорится, везде, пока вообще стоит этот мир, и не наступил еще конец света. Но плотная туманная дымка, с неизбежностью в мае выползающая из холодного моря, для многих как раз и является таким концом света. Дымка эта заполняет город плотной туманной массой, проникает в ноздри, в горло, в трахеи, в легкие, и, кажется, под саму черепную коробку. Во время этой страшной дымки в городе резко увеличивается количество самоубийств, разводов, измен, безумств, и самых странных поступков, на которые в обычное время человек не способен. Пережить дымку можно только тремя способами: или начать пить, или бежать в горы, или сесть, и писать новый роман. Я, кажется, выбираю последний.
9. Допрос
– Скажите, вы посылали свои книги на киевский Майдан? – спросил у меня прокурор.
Визит в прокуратуру явился для меня полной неожиданностью. Мне просто позвонил приятный женский голос, и попросил зайти для решения какого-то незначительного вопроса.
– Да, – ответил я, – посылал, – а почему вы об этом спрашиваете?
– Да потому, – сказал мне прокурор, – что посылать книги врагу означает совершить очень тяжкое преступление. Вы можете отвечать за него по закону.
– Простите, но о каком враге идет речь? – ответил я на эту угрозу. – Разве киевские студенты, которые защищают свою свободу, являются чьими-то врагами?
– Конечно, – пристально глядя мне в глаза, сказал прокурор, – они являются врагами законной киевской власти.
– Если вы имеете в виду Януковича, то у него уже нет никакой власти, он позорно бежал, прихватив с собой награбленные миллионы. В Киеве сейчас новая власть, и она теперь абсолютно законна!
– Вы называете законной фашистскую хунту, которая захватила власть в Украине?
– В Украине нет никакой фашистской хунты, это все выдумки недалеких людей, которые привыкли мыслить прошлыми стереотипами. В Украине произошла демократическая революция, и к власти пришел революционный народ, который изгнал проворовавшегося диктатора!
– Вы говорите очень опасные вещи, – все так же пристально глядя мне в глаза, сказал прокурор. – Вы что, симпатизируете киевскому Майдану?
– Разумеется, симпатизирую. Киевский Майдан – это образец демократической революции, на которую надо равняться, посвящать ей стихи, снимать о ней кинофильмы, и описывать в новых романах. Так же, как это множество раз делали с французской революцией. Для меня киевский Майдан – это самое яркое событие последних ста лет, и я, как писатель, обязательно посвящу ему свой новый роман!
– Вы что, не любите свою родину?
– Какую родину?
– Разумеется, Россию, какую же еще?
– Конечно, люблю, но при чем здесь события на Украине, и при чем здесь киевский Майдан?
– А разве вы не понимаете, что события на Майдане есть прямой вызов России? Разве вы не понимаете, что, поддерживая Майдан, и поддерживая киевскую хунту, вы бросаете прямой вызов России? А если говорить откровенно, то предаете Россию?
Я наконец-то поднял глаза, и впервые в упор посмотрел на допрашивающего меня прокурора. Это был одетый в безукоризненный костюм чиновник с неопределенным лицом, на котором не отражались никакие эмоции. Он говорил шаблонные, давно уже ставшие банальными, фразы, которые заранее можно было в любом количестве найти в передовицах разных газет. Он говорил то, что должен был говорить, но в словах его звучали явные нотки угрозы. Впрочем, я тоже говорил то, что должен был говорить, не понимая еще всей опасности такого откровенного разговора.
– Я не могу предать Россию, посылая книги в библиотеку киевского Майдана. Здесь нет никакого предательства, писатель должен общаться с людьми, без этого сама бы писательская деятельность была бессмысленной. Я пишу свои сказки и свои романы для того, чтобы их читали люди. Кстати, мне говорила девушка-библиотекарь, которой я посылал свои книги, что после Майдана их отправят в сельские школьные библиотеки. Разве писатель предает свою родину, отдавая книги в школьные библиотеки?
– Не играйте словами, на Майдане были не школьники, а вооруженные бандиты, они стреляли в украинских милиционеров!
– Которые, в свою очередь, стреляли в них. Это революция, там всегда кто-то в кого-то стреляет. Революция всегда разделяет людей на два лагеря: на тех, кто находится по одну сторону баррикад, и на тех, кто находится по другую их сторону!
– И по какую же сторону находится ваша девушка-библиотекарь?
– К сожалению, уже ни по какую. Она погибла в пожаре Дома профсоюзов, и находится теперь в совсем другом месте.
– А где находятся теперь ваши книги?
– Мои книги, к сожалению, нигде не находятся, они сгорели в том же самом пожаре. Мне теперь придется посылать в Киев новые книги.
– Я вас официально предупреждаю, чтобы вы не делали этого!
– Но почему?
– Потому, что, посылая книги фашистской хунте, вы дискредитируете Россию, свою родину, которая позволила вам стать писателем. Вы ведь стали не шахтером, не грузчиком, и не токарем на заводе, а русским писателем, и не можете отсылать свои книги кому угодно. Вы должны отсылать их лишь в те места, в которые позволит вам ваша родина. Вы не можете дискредитировать свою родину безответственными поступками. Фашистская хунта, захватившая власть в Украине, является врагом вашей родины, и вы должны перестать с ней общаться!
– А если я не сделаю этого?
– Если вы не сделаете этого, и еще раз пошлете свои книги в Киев, у вас могут быть очень крупные неприятности!
– Какие?
– Вас могут арестовать.
– Меня, писателя, решившего отдать свои книги в школьные сельские библиотеки?
– Вас, писателя, решившего отдать свои романы в библиотеку Майдана. Слава Богу, что она сгорела вместе со всеми вашими книгами!
– Она сгорела не только вместе с моими книгами, но и с девушкой-библиотекарем, которой я их посылал!
– Она должна была понимать, во что ввязывается, и какое возмездие ее ожидает!
– Это возмездие, о котором вы говорите, пало еще на сто человек, которые сгорели вместе с ней и вместе с моими книгами!
– Ну что же, они тоже знали прекрасно, чем все может закончиться. Но, по большому счету, смерть врага не может являться трагедией. Ведь согласитесь, не будете же вы называть трагедией смерть сотни фашистов во время великой отечественной войны!
– У нас с вами разные взгляды на фашизм, – зло ответил я прокурору.
– И очень плохо, что разные, – на удивление мягко сказал он мне. – Очень плохо, что у прокуратуры и у вас разные взгляды, прокуратуре хотелось бы, чтобы у нас с вами были одинаковые взгляды!
– Но это в принципе невозможно, мы с вами совершенно разные люди, у нас абсолютно разные принципы и идеалы!
– У людей, живущих в нашей стране, должны быть одинаковые принципы и идеалы. Особенно сейчас, когда под боком у нас выросла враждебная фашистская хунта. Миллионы русских людей осуждают действия этой хунты, а тысячи с оружием в руках сражаются против нее. И лишь вы один, как отщепенец, поете гимны этим фашистским выродкам!