– Видимо, я окончательно лишился рассудка, – сказал он в пустоту, не в состоянии принять увиденное за реальность.
Стэнли начало трясти, его пронзил такой холод, что мышцы свело, и, обхватив плечи руками, он застонал и уставился в пол. Через пару минут его немного отпустило, и, усилием воли ослабив хватку, он судорожно задышал, всё ещё не решаясь снова заглянуть в тьму зазеркалья. Медленно, как приговорённый к эшафоту, он заставил себя поднять взгляд к предательскому стеклу – в слое амальгамы отражался только раздавленный горем, а теперь ещё и смертельно напуганный, человек.
Он уставился на своего зеркального двойника, как будто пытаясь разглядеть за зыбкой серебристой поверхностью какой-то другой мир, но измерений по-прежнему оставалось четыре, и, заставив себя собраться, Стэнли выключил продолжавшую хлестать из крана воду. Не проронив ни слова, он повернулся и направился к своему рабочему месту, не обращая внимания ни на тревожные взгляды, которыми провожали его коллеги, ни на их острожное перешёптывание; отклеил со стены кабинки фотографию Изабель и так же молча вышел на улицу – о возвращении сюда можно забыть, если он дорожит уцелевшими в катастрофе осколками разума.
Как ни странно, приняв это решение он полностью успокоился и начал планировать необходимые для выживания шаги: машину он пока оставит, а вот жильё придётся найти подешевле и там, где его никто не потревожит. Если экономить, сбережений должно хватить на пару лет, и за это время он сможет прийти в себя, а если нет… то дальнейшее не будет иметь значения.
Пока он шёл к машине, ему показалось, что мир изменился: ветер то напевал в ветвях деревьев, то злобно шипел в кустах, воздух, обретя вес, давил на плечи со всей безжалостной мощью атмосферного столба; здания вокруг превратились в лабиринт, в котором люди-мышки носятся по выученному маршруту в поисках кусочков сыра, избегая мышеловок и кошек, что удавалось им не всегда, и тогда последний жалобный писк знаменовал окончание их суеты. Но потом он понял: мир остался прежним, что-то сломалось в нём самом, какая-то важная шестерёнка соскочила с оси, и механизм его реальности начал сбиваться с ритма, скрипеть и грозил вот-вот остановиться.
Он ускорил шаг, а затем побежал. Ему не терпелось поскорее оказаться в тишине и знакомой обстановке, чтобы осмыслить корёжащие его перемены. Руки тряслись, как у заправского алкоголика, и он не сразу смог попасть в зажигание. Когда мотор всё-таки завёлся, ему пришлось сдерживаться, чтобы не нажать на педаль газа со всей силы.
На дороге он пристроился за голубым седаном с парой старичков. Откинувшись на сиденье, наугад включил радио на популярной станции, где диджей с прокуренным голосом лез из кожи вон, перемежая скабрёзные шутки недолгими музыкальными паузами. Стэнли не вслушивался в неиссякаемый поток возведённых в ранг искусства плодов деградации, просто хотел снова почувствовать себя частью привычного мира, начинавшего расплываться в дымке нереальных событий. Истошные дифирамбы большим грудям и дешёвому алкоголю сменились аляповатой песней, в которой солист на все лады подвывал сбивчивой атональной мелодии, но Стэнли не пытался разобрать слова: музыка служила лишь фоном его собственным мыслям, которые, словно заевшая пластинка, без конца возвращались к увиденному им в зеркале чудовищу.
Безо всякого интереса он скользил взглядом по проезжающим машинам. На заднем сиденье одной из них Стэнли увидел прильнувшего к стеклу бульдога, казалось, пристально наблюдающего за ним, то ли чрезвычайно заинтересовавшись бликами на капоте, то ли почувствовав окружающую его мрачную ауру. По тротуару куда-то спешила женщина с ребёнком – мальчик в коротких баклажановых шортах и синей майке на два размера больше, смотря под ноги, увлечённо лизал мороженое, а мать целеустремлённо тащила его вперёд, как буксир, выводящий лайнер на рейд.
Впереди загорелся красный свет, и Стэнли, увлёкшийся сопереживанием малышу, которого, как и его самого, влекла куда-то некая сила, едва успел среагировать на остановившийся перед ним седан. Он резко надавил на педаль, и тормоза недоумённо заскрипели, а вокруг послышались гудки разгневанных водителей. Стэнли выключил радио и заставил себя сконцентрироваться на управлении машиной, чтобы случайная авария из-за его погружённости в своё горе не сделала путь домой намного длиннее.
Всю оставшуюся дорогу он внимательно следил за движением и светофорами, хотя это давалось нелегко – на лбу выступили капли пота, а руки так вцепились в руль, что заболели пальцы. Когда он наконец загнал «мерседес» в гараж и вышел наружу, то чувствовал себя пробежавшим стомильный марафон, и настоящим подвигом стало открыть парадную дверь, проковылять до дивана в гостиной и упасть на него совершенно без сил. Как только голова коснулась подушки, на Стэнли упал тяжёлый, не приносящий отдыха сон.
* * *
Они с Изабель гуляли по красивому лугу под безоблачным небом, держались за руки и смеялись. Увидев перед собой холм с одиноким дубом-великаном, они побежали к нему, но, как только оказались на вершине, небо грозно нахмурилось, зарядил ледяной дождь, просачивающийся в каждую пору кожи промозглой липкой изморосью. С другой стороны холма оказалась река, её чёрные яростные воды неистово обрушивались на берег, и он начал подаваться, обваливаясь рваными пластами, исчезающими в раскрывающихся, как голодные рты, бурлящих водоворотах.
Тем временем дождь усилился, и к нему присоединился злой, сбивающий с ног ветер. На ветке над их головами, как ни в чём не бывало, сидел ворон и молча косил то одним, то другим глазом. Холм начал подрагивать, а ветер рыдал и вопил, словно умоляющие о пощаде души грешников. Они упали возле казавшегося незыблемым могучего дерева на колени, в ужасе обхватив друг друга руками.
Холм теперь сотрясался в агонии – река пожирала его огромными ломтями, которые со стоном тонули в бездонных разъярившихся водах. По вершине холма пробежала трещина, и вековой исполин нехотя, цепляясь за землю толстыми, уходящими глубоко в недра корнями, начал заваливаться.
Ворон каркнул и взлетел в небо, но продолжал, сопротивляясь шквальному ветру, описывать вокруг них ломаные круги, зорко наблюдая за происходящим.
Холм тряхнуло, словно под ним взорвалась мощная бомба. Стэнли не удержался на ногах и кубарем скатился вниз по склону, оставив оглушённую толчком Изабель лежать на самом краю воющей пропасти. Из последних сил он встал на четвереньки и пополз наверх, чтобы вытащить её из этого адского хаоса. Он почти дотянулся до её ноги, когда земля обречённо ухнула и, словно больше не могла держать собственный вес, стала медленно оседать, погружаясь в огромную раскрывшуюся пасть чёрной, как безлунная ночь, воды.
Замерев, не в силах произнести ни слова, он смотрел, как ярд за ярдом исчезает в ревущем водовороте раздробленная вершина холма с сокрушённым великаном и маленькой безжизненной фигуркой с развевающимися волосами. На мгновение, когда вздыбленные над проваливающимся в бездну хрупким островком, вращающиеся в безумном хороводе стены воды сошлись вокруг погибающей Изабель, время, казалось, замерло: умолк ветер, даже ворон застыл в воздухе, словно отлитый в янтаре, а готовый вырваться крик застрял в горле свинцовым удушающим комом.
На несколько бесконечных секунд всё вокруг остановилось, будто вырванное из лап скаредного времени подкараулившим удачный момент фотографом, а затем, навёрстывая упущенное, хаос сорвался с поводка, и исполинские аморфные горы рухнули в образовавшуюся воронку, поглотив Изабель под рыдания и свист безумного ветра, танцующих джайв в обсидиановой, поглощающей любые отблески света рассвирепевшей пустыне водоворотов и его собственный жалобный крик, напоминающий вой одинокого койота, а над всем этим накручивал расплывающиеся в глазах круги зловещий чёрный страж.