Поцелуя, который ему пообещала забытая женщина. Чистой совести, которую ему пообещал мертвый полицейский. Не было надежды до тех пор, пока его не перевели в отделение «А» и он не познакомился с парнем, который, как говорили, умеет исцелять. Йоханнес вздрогнул, когда услышал его фамилию.
Но Йоханнес Халден ничего не сказал. Он просто махал шваброй, низко опустив голову, улыбался, оказывал и принимал мелкие услуги, делающие жизнь за этими стенами сносной. Так пролетали дни, недели, месяцы, годы, превращаясь в жизнь, которая скоро должна была закончиться. Рак. Рак легких. Скоротечный, по словам доктора. Агрессивного типа, самого плохого, если его не обнаружить на ранней стадии.
Его не обнаружили на ранней стадии.
Никто ничего не мог поделать. По крайней мере, Сонни не мог. Он даже приблизительно не сумел угадать, что происходит с Йоханнесом. Когда тот спросил его об этом, парень предположил что-то в паху, хо-хо. А плечо, если честно, поправилось само, а не оттого, что его коснулась рука Сонни, температура которой наверняка была не выше обычных тридцати семи даже на ладони. Но он был хорошим мальчиком, и Йоханнес не хотел лишать его веры в то, что он обладает особыми способностями.
Так что Йоханнес держал при себе как болезнь, так и то, другое. Но он знал, что время не ждет. Что эту тайну он не может унести с собой в могилу. Во всяком случае, если он хочет спокойно лежать там, в могиле, а не очнуться живым мертвецом, изъеденным червями и приговоренным к вечным мукам. Нельзя сказать, чтобы у него были какие-то религиозные убеждения относительно того, кого и почему приговаривают к вечным мукам, но он допустил в своей жизни слишком много ошибок.
– Так много ошибок… – пробормотал Йоханнес Халден себе под нос.
Он отставил в сторону метлу, подошел к двери камеры Сонни и постучал.
Ответа не последовало. Он постучал еще раз.
Подождал.
Затем открыл дверь.
Сонни сидел на нарах, рука его выше локтя была перетянута резиновым ремнем, конец которого он зажимал в зубах. Он держал шприц прямо над вспухшей веной. Угол наклона составлял предписанные тридцать градусов, чтобы площадь попадания была как можно больше.
Он спокойно посмотрел на вошедшего и улыбнулся:
– Да?
– Прости, я… я могу подождать.
– Уверен?
– Да… спешки нет. – Йоханнес рассмеялся. – Часом меньше, часом больше – роли не играет.
– Часа через четыре?
– Отлично, через четыре часа.
Шприц вошел в вену, Сонни нажал на поршень. Старик почувствовал, как комнату словно наполнила тишина и похожий на черную воду мрак. Он медленно, спиной вперед двинулся к выходу, вышел и закрыл за собой дверь.
– Значит, американец ничего не говорит? – спросил он тихо, отчасти потому, что не видел никаких причин втягивать сидящих вокруг сотрудников убойного отдела во внутренние дела своей семьи, отчасти потому, что они с женой привыкли именно так разговаривать по телефону: тихо и ласково, словно лежали в постели и обнимались.
– Не говорит, – ответила Эльсе. – Пока. Он хочет сначала изучить анализы и снимки. Заключение мне дадут завтра.
– Ладно. Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо.
– Насколько хорошо?
Она засмеялась:
– Не думай так много, любимый. Увидимся за ужином.
– Ладно. А твоя сестра, она…
– Да, она еще здесь, и она отвезет меня домой. Положи трубку, зануда, тебе надо работать!
Он нехотя прервал связь и вспомнил свой сон о том, как она получила его зрение.
– Комиссар Кефас?
Симон поднял голову. Запрокинул ее. Женщина, стоявшая перед его столом, была высокой. Очень высокой.