– А цвела и поправлялась, – добавила бабушка, – она, оказывается, не потому, что любила, а потому, что носила под сердцем дитя. О чем не догадывалась. Кате ставили диагноз «бесплодие», уверяли, что она без операции не забеременеет, и месячных у нее не бывало очень подолгу.
– Аборта ей не сделали?
– Нет, конечно, все сроки прошли.
– А кто был отцом?
– Быть может, и жених, уехавший в Сочи. Это все быстро произошло – расставание, период беспорядочного совокупления, знакомство с Аскеровым. Катя торопилась жить. Как будто знала, что ей отведено немного лет.
– Она хотела истребить плод, – подключилась мама. – Любыми способами от него избавиться. Думала, если быстренько сделает это, ее борец не узнает. Но утаить беременность не удалось. Узнав о ней, Аскеров оставил мою сестру. Если б ребенок был его, признал бы. Но чужого… На это мало кто решится. Оставшись одна, Катя впала в жуткую депрессию. Она лежала целыми днями, считая, что ее жизнь кончена. Родила в семь месяцев сына. Он был тощенький, почти прозрачный, но длинный и хорошенький. Мы назвали его Григорием.
Это было ожидаемо!
– Значит, я сын шлюхи и неизвестно кого?
– Ты мой сын, – в сердцах воскликнула мама. – Я воспитала тебя. А моя сестра только выносила и родила.
– Сколько мне было, когда она сиганула из окна?
– Около двух месяцев.
– Ее выписали раньше, тебя еще держали в больнице. Катя хотела сбежать, но папа, можно сказать, посадил ее под домашний арест. Он надеялся на то, что, когда сына привезут домой, она начнет кормить его грудью, заботиться о нем, полюбит своего мальчика. Но он ошибся. Все только ухудшилось. Сын Катю раздражал. Она не могла терпеть его плач, не хотела кормить грудью, потому что он якобы кусался, пеленки менять отказывалась, и мы делали это, когда были дома, в наше же отсутствие ты лежал грязный и голодный. Естественно, плакал, но Катя надевала наушники и спокойно слушала музыку. Мы об этом не знали, пока бабушка не пришла домой пораньше и не увидела всей картины. Она решила уволиться с работы, чтобы ухаживать за внуком. Но бросить воспитанников под конец учебного года не могла. Педагогический долг не позволял этого, и она попросила меня взять отпуск. Я так и сделала. И стала нянчить племянника. Когда мой отпуск подходил к концу, я уже не представляла себе жизни без тебя. Поэтому я уволилась, а не бабушка. И сидела с тобой до тех пор, пока ты не пошел в садик.
– Но что Катя? Почему ты ничего о ней не сказала? Как так случилось, что она спрыгнула?
– Мы не знаем точно, специально она это сделала или это был несчастный случай. Склоняемся к последнему. Недалеко от окна (мы жили в другом доме, районе, а после трагедии с Катей переехали) находилась пожарная лестница. Катя, которой все казалось, что она пленница, решила сбежать по ней на волю.
– А она пленницей не была?
– Конечно, нет, – отрицательно покачала головой мама.
– Ты же сама сказала, что дед посадил ее под домашний арест.
– Мы запирали ее дома перед тем, как ты должен был родиться, – произнес дед. – Потом неделю по очереди дежурили, чтобы убедиться в том, что Катя не причинит вреда ребенку. Бабушка учила ее пеленать, мыть, укачивать младенца. Катя все делала неохотно, но с обязанностями справлялась. Тогда ей выдали ключ, чтоб она могла выходить с тобой на прогулку. Но она не делала этого, потому что ребенка надо собрать, а она не желала себя утруждать.
– Мы водили Катю к психиатру, – снова всхлипнула бабушка. – Он поставил диагноз «послеродовая депрессия». Многие мамочки с ней сталкиваются, особенно молодые. Ей прописали какие-то лекарства, но Катя не соблюдала дозировку… Она во всем не знала меры. В день гибели приняла слишком много антидепрессантов. Это обнаружилось при вскрытии.
Григорий сидел некоторое время молча, переваривал услышанное. Затем задал вопрос, на который получил ожидаемый ответ:
– Вы не собирались открывать мне правду?
– Конечно, нет. Иначе не переехали бы из своего района, не уничтожили множество фотографий, не подкорректировали историю нашей семьи…
– И не вели бы себя со мной так идеально? Вы как будто боялись, что во мне рано или поздно проснется матушка?
– Мы любили тебя и давали все, что могли. Как и Кате.
И все трое посмотрели на Гришу честными глазами. Но он почему-то не поверил им…
– А это не вы ее… – ляпнул он, сам не сразу поняв, что озвучил мысль, неожиданно родившуюся в голове.
– Что ты имеешь в виду? – Лицо деда побелело.
Он хотел дойти до конца и сказать: «Убили». Пусть не сами столкнули, но довели до суицида. От паршивых овец обычно избавляются. Но Гриша смог только выдавить:
– Не вы напичкали ее таблетками, в надежде, что Катины мозги встанут на место?
– Мы давали ей их утром и вечером. Но Катя нашла пузырек и выпила целую горсть. Теперь я понимаю, что ее нужно было госпитализировать. Но мы боялись, что в психушке ее залечат.
Гриша кивнул и ушел к себе в комнату. Там рухнул на кровать и закрыл глаза. Хотелось уснуть… или умереть. Лучше первое. Но сон не шел, и Гриша слышал, как шушукаются его родные. Пару раз кто-то из них подходил к двери, заглядывал в комнату. Он лежал лицом к стене и делал вид, что спит. А сам умирал, пусть и не буквально…
Всю жизнь, а это двадцать пять лет, Гриша был окружен ложью. Плавал в ней, как эмбрион в околоутробных водах. Теперь, когда нет больше спасительного пузыря, в котором так уютно, он испугался…
Как ему существовать дальше?
Как раньше, уже не получится. А по-новому страшно. Вроде и мечтал об иной жизни, но одно дело фантазировать на тему кочевой романтики, другое – воплощать мечты в жизнь. А потом он вспомнил о матери. Той, что его родила. Она была смелой, вольной, авантюрной, упрямой (о плохих ее качествах он старался не думать), как сейчас бы сказали, безбашенной, и хоть капля всего этого должна быть в нем.
Утром Гриша отправился на работу. Уволился одним днем – место хлебное, на него претендовали многие. Вернувшись домой, тут же налетел на деда, которому уже сообщили о «заскоке» внука.
– Ты что задумал, Гриша?
– Ничего из ряда вон выходящего. Просто решил попробовать пожить так, как хочется мне, а не вам. – Он прошел к себе в комнату и стал собирать рюкзак.
– И как, интересно?
– Немного попутешествую для начала.
– Ты много где бывал. Мы возили тебя на Кавказ, в Прибалтику, Белоруссию, Болгарию, Турцию, в тур по европейским столицам…
– А я хочу проехать по российской глубинке.
Вещей Гриша взял немного. Зачем лишний груз? У него есть деньги, если что-то придет в негодность, типа трусов, носков, маек, купит новое. Главное, иметь качественные спортивные ботинки, добротные джинсы, непромокаемую куртку с подстежкой. Не помешает легкий спортивный костюм, сандалии, бейсболка – скоро весна, за ней лето. Документы, гитара, старенький плеер, прослуживший верой и правдой больше десяти лет, несколько фотографий. Термос, миска, ложка. Что еще?
– Нет там, в глубинке, ничего хорошего. Запустение и пьянство.
– Тебя послушать, так только в столицах есть на что посмотреть и с кем пообщаться.
– Хочешь, поезжай по Золотому кольцу. Или отправляйся на теплоходе по Волге, когда начнется навигация. Нижний Новгород, Казань, Самара – прекрасные города. И ты посетишь их как цивилизованный человек.
– Мне не интересна парадная обложка, я желаю увидеть настоящее.
– Не зря говорят, от осинки не родятся апельсинки, – горько проговорил дед. – Твоя мать была бродяжкой по сути, и ты таким уродился. Тебе дали все! Из кожи вон вылезли, чтобы создать лучшие условия, а ты…
– Очень вам благодарен за это. Но за ложь пока не могу простить. Поэтому ухожу. Я устал быть обязанным вам за все. Это тяжкий крест, дед.
– Что ты знаешь о тяжести креста, мальчишка?
– А ты? Тебе кажется, что ты многое вынес. Но всегда найдется тот, кому больше досталось. Твоей матери, например, которая в блокаду потеряла всю семью, и сама чудом выжила…