Следующая группа вопросов касается того, какие показатели в наибольшей степени важны при оценке соотношения экономического потенциала. Абсолютные объемы валового внутреннего продукта (ВВП)? Динамика роста ВВП? Показатели на душу населения? Если оценивать экономические характеристики содержательно, что для нас важнее – инновационный или ресурсный потенциал? Еще более глубокие проблемы связаны с системным анализом новых измерений власти и влияния в мировой политике – мягкой силы и так называемой «smart power». На сегодняшний момент не существует систематических научных инструментов измерения и сравнения информационно-интеллектуального влияния современных государств. Представляется, что принципиальная неразрешимость вопросов подобного рода – сущностная черта современной международной системы, ключевым свойством которой оказывается полиструктурность или многомерность.
Однако если мы констатируем такого рода полиструктурность и наличие множества иерархий в современной международной системе, мы все-таки уходим от ответа на вопрос о системных свойствах современной международной политики, «теряем» системность.
Очередная группа переменных – коалиционное измерение современной международной системы. Здесь также современная международная наука уходит от однозначного ответа, говоря чаще всего о «вариабельной геометрии альянсов» и «сетевой дипломатии». Причины таких нестрогих ответов отчасти кроются в изложенных выше проблемах измерения международных силовых отношений. Коль скоро факторов и измерений силы множество, сложно представить себе всеобъемлющие альянсы, что и обосновывает в теории и на практике международное сотрудничество в одних областях и соперничество в других. Так, НАТО и ШОС рассматриваются как конкурирующие блоки, однако Китай и США неразрывно связаны в экономической сфере. При выявлении коалиций в рамках современной международной системы тематизируются не только количественные, но и качественные отличия. Так, демократический мир противопоставляется многополярному миру как построенный на принципиально иной, не конфронтационной, но политико-правовой логике. Вместе с тем некоторые полюса многополярной модели могут быть вписаны в демократический мир, пройти отбор в «лигу демократий». Возможен и иной взгляд, при котором мы увидим именно в демократическом мире конфронтационный, наступательный альянс, а в многополярном мире – группу держав, склонных к международно-правовым, многосторонним подходам.
Последнее соображение подводит нас к еще одному измерению международной системы – рефлексивному пространству, отражению международного взаимодействия в пространстве восприятия мировым общественным мнением и различными группами международной общественности. Этот перенос значения параметров международного взаимодействия многократно и даже бесконечно умножает и без того многообразные сущности, с которыми приходится иметь дело в системном международном анализе. Например, одно дело – объективно скромный потенциал вооруженных сил Ирана или КНДР по сравнению с крупнейшими державами, но совсем другое – восприятие в мире исходящих от этих государств угроз.
Представляется, однако, что это измерение международно-политической системы, которое можно назвать рефлексивным, конструктивистским, информационным, может сыграть систематизирующую роль в современной международно-политической науке. Так, он может выступить общим знаменателем при сопоставлении государств и негосударственных акторов. При обсуждении всех различий в используемых ими ресурсах влияния решающим фактором становится то, какое количество сторонников, инвесторов, союзников может мобилизовать представляемый ими на мировом информационно-интеллектуальном рынке продукт. И здесь в равных условиях оказываются и сверхгосударства, и индивиды – лидеры мирового общественного мнения, и ТНК.
Рассмотрение этого измерения дает предварительный ответ на вопрос, какой же ресурс является ключевым при сопоставлении силовых возможностей субъектов международных отношений. Таковыми оказываются не физические силовые возможности или материальные резервы, а способность их мобилизовать с помощью так называемых форс-идей, привлекательных политических проектов, в которые могут быть инвестированы и военный потенциал, и экономические активы, и человеческий капитал. Информационно-интеллектуальный или рефлексивный ресурс является ключевым при формировании коалиций и обеспечении их успеха.
В целях концептуальной ясности мы можем трактовать применительно к политической динамике массу как ресурсы, которые субъект может мобилизовать на мировой арене, а силу – как «умную власть», т.е. мобилизующий потенциал политического проекта.
Термин «smart power» в последние годы получил довольно широкое распространение в международно-политическом дискурсе – как в научно-экспертных, так и в политико-дипломатических кругах. Чаще всего он воспринимается как слоган обновленной внешней политики администрации Б. Обамы. Даже если проанализировать smart power только в этом качестве, можно лучше понять логику модифицирующейся внешнеполитической стратегии США. Однако его фактическое влияние на позиционирование США в современном мире, а также наличие сходных мотивов в интеллектуально-политических исканиях других крупных международных игроков – КНР, ЕС, России – позволяют говорить о фундаментальном значении этого концепта как отражения трансформации властных отношений в современной мировой политике [Столетов, 2009].
Smart power в мировой политической динамике
Любой однозначный русскоязычный перевод изначально ограничивает смысл термина smart power и стоящих за ним мирополитических феноменов. Для американского понимания smart power более подходит вариант «разумная сила», т.е. стратегия мирополитического влияния, предусматривающая применение силы «с умом». Собственно, этот смысл (взвешенное сочетание hard power и soft power) и был заложен в основу концепта Дж. Наем, предложившим smart power в качестве перспективного принципа политики США после выборов нового президента [CSIS Commission on Smart Power, 2007].
Для Европейского союза, не столь богатого «жесткими» ресурсами влияния, актуальнее перевод «собранная, скоординированная» сила (такой перевод прилагательного smart лингвистически возможен). Единой Европе после принятия Договора о реформе именно этот смысл обретаемой целостности, кумуляции международного влияния ЕС кажется наиболее перспективным [см., например: Rehn, 2008].
Китайской мирополитической стратегии более органична интерпретация «мудрая сила», отражающая сдержанность китайской дипломатии, конфуцианские корни стратегической культуры КНР, а также надежду на обретение социальной и международной гармонии путем реализации «научной концепции развития».
«Умная политика» в российском понимании, если следовать официальной расшифровке, – это, скорее, «трезвая, рациональная, адекватная политика» (освобождающаяся от мифов, стереотипов и идеологем, а также «разброда и шатаний» первого десятилетия «самостоятельной» внешней политики).
Для других государств, которых нельзя отнести к категории мировых держав, например небольших европейских политий, «умная сила» – это синоним эффективности как оптимального соотношения ограниченных ресурсов влияния и дипломатического успеха, а также инновационности, экологичности, энергоэффективности – «ловкая, талантливая политика». Примечательно, что в последнем случае, как и в российском, речь не идет о силе, а скорее о стратегии (политике) ее кумуляции.