По левую руку от соседа на сиденье стоял несессер. Дмитрий внимательно разглядел небольшой чемодан по форме напоминающий куб. Он вспомнил, что и раньше встречал подобные саквояжи. Обычно в них перевозили письменные принадлежности: ручка-перо, набор запасных перьев, бумага, толстая тетрадь, чернильница и дополнительный флакон чернил. Дмитрий перевел взгляд на одежду. Милославский был закутан в долгополое пальто, словно боялся морозов, хотя климат вовсе не располагал к такой предосторожности. Попутчик сидел расслабленно, откинувшись на спинку и погруженный в свои думы, не обращая внимания на меняющиеся пейзажи, что застывшими картинами проплывали перед его глазами, не вызывая душевных откликов. (Так подумалось Дмитрию). Кажется, попутчик многие лета жил на земле, и взгляд запылился, стал безучастным к потоку жизни.
Правую руку Милославский положил на подлокотник, а левая держала трость с набалдашником в виде головы черного пуделя.
– Простите, а вы в который раз посещаете пансион? – прервал молчание Дмитрий.
– В третий, – и сосед вновь замолчал, явно не желая продолжать беседу.
Реплика прозвучала безвольно и тихо, словно попутчику трудно или не хотелось беседовать, словно голосовые связки забыли о своем предназначении.
Лебедев вновь продолжил рассматривать места, по которым проезжал экипаж.
Жилых построек стало меньше. Дорога спустилась вниз, где справа синело море.
3
Дмитрий не знал, нравится ли ему южное море. Он созерцал впервые бескрайнюю стихию, синее тело которой, покрытое рябью, переливалось на солнце. Лебедев не раз слышал от знакомых (тех, что бывали на побережье) восхищенные отзывы, пропитанные романтичными нотками с привкусами грусти и тоски об упущенном времени: ах, почему мы раньше не отдыхали на море? Кто-то был безразличен к природе: ну, вода соленная ваше море и все, река лучше, а море – волны ветер и что?..
Наконец экипаж остановился. Дмитрий перевел внимание на дом. Бледно-песочного цвета фасад, терракотовая крыша, окна-глаза, удивленно распахнутые, будто у юной кокотки, обведены ярко-желтой краской, крыльцо темно-вишневое с маршами слева и справа, без фигурных изысков балясины и перила, навес, парадная застекленная дверь.
Коляску встретили два человека. «Один из них, скорее всего, хозяин пансиона, – подумал Лебедев, – а другой – слуга».
– Здравствуйте, господа. Меня зовут Павел Аркадьевич Кнехберг. Конечно, мое обращение относится к вам, господин Лебедев, а с господином Милославским мы знакомы.
Михаил Станиславович не прореагировал на реплику: не улыбнулся, не кивнул в ответ. Он хмуро поглядел на дом, сошел молча с экипажа и проследовал внутрь. Дмитрий удивился Павлу Аркадьевичу, снесшему пренебрежительное отношение гостя. Лебедев поймал взгляд Кнехберга, глянув вопросительно, но хозяин пансиона то ли не понял, то ли не желал давать разъяснения. Он произнес:
– Следуйте за слугой. Он покажет апартаменты. Багаж заберет. Ручную кладь принесет чуть позже. Хочу предупредить, господин Лебедев, ибо вы человек новый. В нашем пансионе каждый предоставлен сам себе. У нас свобода действий. Да что я говорю, так во всех пансионах. Помните только об одном: завтрак в восемь утра, обед в два часа, ужин в восемь вечера. Мы начинаем работать в шесть утра, когда просыпается прислуга. Пансион закрывает свои двери в одиннадцать вечера. Как видите, правила у нас простые и их легко запомнить.
Дмитрий поднялся в апартаменты. До обеда оставалось несколько часов, он решил отдохнуть взглядом, рассматривая интерьер. Комната оказалась уютной. «Вот еще бы в этот темный угол поставить камин», – подумал он. Заплясало бы пламя, взыграли желтые блики на серо-коричневых стенах, и помещение ожило бы, наполняясь спокойствием и неповторимым ароматом, по которому узнаешь долгожданный приют путешественника. А так, было отопление, и Дмитрий сразу заметил под окном черные ребра батареи.
Он сел за стол и машинально провел ладонью по гладкому дереву, удивившись, что чужое место вызвало в нем тихое чувство умиротворенности, словно приехал к себе домой. Открыв ящик, увидел кипу белоснежной бумаги. В остальных отделениях – пусто. Порадовали канцелярские принадлежности. Взгляд скользнул по ним, задержавшись на подставке. Он взял перо и поднес его к глазам – идеально. Сколько раз Дмитрий останавливался в гостиницах и всегда посылал проклятья, ибо перья брызгали, словно сморкались на бумагу. Острие цеплялось, и неловкое движение безнадежно портило лист.
Следующей жертвой внимания стал пухлый диванчик. Расположив подушки удобнее, Дмитрий прилег на него и задремал. Очнувшись, он посмотрел на часы. Скоро обед.
За столом собрались пансионеры. Господин Милославский не вышел. Павел Аркадьевич, сказав, что тот почивает, представил остальных: чета Камильковских и госпожа Арсеньева.
Речь зашла о Лебедеве, ибо он являлся новоприбывшим, и, как все новое, вызывал интерес.
4
– Не стоит, спустя рукава, относиться так к здоровью, – произнес господин Камильковский. – Я понимаю, дело молодое и чувствуешь в себе силы. Я тоже в ваши годы… А зря. Был бы, может крепче.
Камильковский продолжил наставлять, а Дмитрий слушал его вполуха, бросая короткие взгляды. Его заинтересовала госпожа Арсеньева. Она молчала на протяжении всего обеда, иногда косясь по сторонам. Что-то колкое было в ее взгляде. В этих маленьких черных угольках, готовых обжечь вас. Она смотрела не оценивающе, а словно уже все знала об окружающих. «Ага, вот вы какой», – говорил взгляд молодой девушки. «Или я ошибаюсь», – подумал Дмитрий, сосредоточено рассматривая ее. Их взгляды встретились. Черные угольки вспыхнули и тут же погасли. Он бы не сказал, что она смутилась, лишь приняла отсутствующий вид и уткнулась взглядом в тарелку. Закончив обед, девушка встала, пожелав приятного аппетита, и удалилась.
Камильковский все говорил. Его жена поддакивала. «Эпансипэ» – резануло слух, и Дмитрий переспросил:
– Что?
– Эмансипэ.
– О ком вы?
– Ну, о ней. – Камильковский сделал движение бровями. Конечно, он имел ввиду госпожу Арсеньеву.
– Откуда вам известно?
– Ну, господин Лебедев, это ж видно сразу. Я много таких особ встречал за свою долгую жизнь. Поверьте.
Дмитрий кивнул, но усомнился: «Эмансипэ? Ну, то, что она здесь без кавалера для меня это не…». Его мысли прервал Павел Аркадьевича:
– Любезнейше прошу прощения. Должен удалиться. Дела-с.
За столом остались трое. Беседа стала вялотекущей: куски фраз иногда нарушали тишину. Наконец, Дмитрий встал, откланялся и ушел к себе в комнату.
Он постоял у окна минут пять или десять, наблюдая за морским пейзажем. Неспешные волны подкатывали к берегу, и жемчужная пена разбивалась о камни, исчезая. Вода, лизнув берег, уступала место другому валу, и все повторялось вновь и вновь, но никогда не повторяя старые движения. Это завораживало. Казалось, можно было наблюдать до бесконечности. Однако Дмитрия вывел из задумчивости господин Милославский. Он появился на берегу. Фигура его двигалась будто в тумане: невнятно и замедленно. Он разложил шезлонг, который нес в руках, расправил плед, встряхнув его, укрылся. Милославский застыл на лежаке и, казалось, внимательно смотрел море. Он стал частью пейзажа, слился с побережьем, но Дмитрия заинтересовал этот одинокий человек. Чувство неясное, смешанное с любопытством, подстрекало к знакомству.
Он покинул номер. Решительно пробежав ступени и выйдя наружу, замедлил шаг и остановился. «О чем мне с ним говорить? Как начать беседу?» – задался вопросом, но более всего мучили сомнения: а стоит ли, и что же привлекло внимание? Почему именно этот отшельник притягивал к себе? Ведь Дмитрий много встречал людей, сторонящихся общества, и у каждого, конечно, были тайные мотивы вести себя так, но никто не вызвал мимолетного любопытства.