Вернувшись к кровати, я заметил при лунном свете, что у самых корешков перистых волос Дженни поблескивают капельки пота. Я был неприятно поражен, услышав в ее голосе те самые жесткие нотки, которые надеялся никогда больше не слышать.
— Это не… не чудится мне, Джон? Ты тоже слышишь эти звуки? Только скажи правду.
— Конечно, слышу, любимая. Как и вся деревня, я уверен.
— Почему же никто не прогонит эту птицу? У меня не выдерживают нервы.
— Сейчас я ее прогоню.
— Нет, нет, не оставляй меня, Джон,— Она была на грани истерики.— Не оставляй меня.
— Хорошо, Дженни.— Я решил играть в открытую.— Успокойся, это не галлюцинация, моя дорогая.
Она смотрела на меня, как ребенок, которому привиделся кошмар: открыв глаза, он видит, что отец рядом, но это успокаивает его лишь отчасти.
— Прими снотворное.
Дженни упрямо мотнула головой. С большим трудом удалось ей избавиться от привычки к успокоительным, которыми ее пичкали врачи, и она не хотела начинать все снова.
— Понятно. Тогда сделаем вот так.— Я нашел пачку ваты, отщипнул от нее два клочка, смазал их кремом для лица и вставил ей в уши. Я панически боялся, как бы она не услышала кукушечьи крики и сквозь затычки и не уверилась, что в ее мозгу отдается голос безумия. Но ее лицо расслабилось, она с улыбкой потянулась к моей руке.
— Ах, дорогой, что бы я без тебя делала?
Я сидел на краю кровати, глядя, как Дженни засыпает, а эта треклятая птица все повторяла свое осточертевшее «куку». «Ты птица или нежный стон, блуждающий вокруг…» — невольно вспомнились слова Вордсворта. Однако, в отличие от поэта, мне хотелось назвать ее жуткой занудой, а то и похлеще. И я решил: как только удостоверюсь, что Дженни крепко спит и не проснется в мое отсутствие, я тихонечко выскользну и прогоню камнями эту отвратную тварь. Крики как будто бы доносились с одного из деревьев в конце проулка, но кукушку трудно увидеть даже днем — ее дразнящее кукование обволакивает тебя со всех сторон, а уж ночью!…
Но я слишком хорошо понимал, как болезненно могут откликаться эти крики в голове Дженни.
Это было самое темное, самое расслабляющее время суток — предрассветный час. Злой как черт, не смыкая глаз, я сидел на диване у окна, а кукушка продолжала куковать, и Дженни беспокойно ворочалась во сне. Из страха разбудить ее я даже не мог включить свет и почитать книгу. И вот тогда-то силы тьмы, чьим голосом, очевидно, была кукушка, внушили мне ужасную мысль. Всякий человек, воспитанный с детства на классике, склонен, вопреки доводам рассудка, верить в добрые и дурные предзнаменования. Так вот с какой зловещей прелюдии начинается наша новая жизнь! Настораживал меня не испуг Дженни, а то, что кукушка исстари ассоциируется с рогоносцем. Дженни, конечно, любит меня всем сердцем, говорил я себе, но ведь она еще так молода, а я… Покуда она нуждается в утешителе, в человеке, который совмещал бы в себе и любовника и отца, который был бы опорой для ее неустойчивой психики, все будет хорошо. Но долго ли продлится эта ее зависимость — ведь она почти исцелилась от своего недуга. Какие у меня основания надеяться, что она — с ее красотой, живостью, страстным интересом к окружающим-сможет довольствоваться таким сухарем, как я.
Какой-то подленький голосок вкрадчиво нашептывал мне: «Признайся, что тебе выгодно, выгодно, чтобы ее психика оставалась неустойчивой!»
Посулы, которыми пытается совратить нас Дьявол или Ид — называйте его как хотите,— необыкновенно вульгарны. Я улыбнулся, хорошо сознавая, что готов с радостью умереть хоть завтра, лишь бы моя смерть способствовала полному излечению Дженни. И все же капелька отравы просочилась в мои мысли, в голове у меня бесконечно повторялись две пары слов: «кукушка» — «рогоносец», «молодость» — «старость».