Теперь же салонов – тринадцать. Процветают: что сами здания, что интерьеры кабинетов и коридоров такие, что и офисы больших Банков могут позавидовать.
И очередь расписана на месяцы вперёд. И клиенты сменились клиентками. На одного мужчину, пожелавшего сохранить лицо, или ещё какие (не будем уточнять – какие!) части тела, от физического старения, приходится более двадцати пяти женщин.
Но не все, ох, не все выходят оттуда такими, как его «ласточка».
Ведь не у всех же действительно миловидное и приветливо-открытое от природы лицо. Впрочем, Олег не поручился бы – сохранилось бы такое выражение у Марины, если б она промедлила с операцией ещё хоть год-два… А так – лицо четырнадцатилетней девчушки-подростка, восхитительной в своём детском восприятии мира, сохранено навечно.
Вернее – до физической смерти его обладательницы.
Которая наступит, как вычислили инженеры-косметологи Мытищинского салона – в семьдесят девять лет. Срок жизни прооперированной женщины сократится на шесть-семь лет. (Как и у любого, кто применяет Консум: чем больше площадь, вернее – объём органов и частей тела, нуждающихся в «консервации навечно» – тем больше отнимается от срока самой жизни…) Но похоже, это соображение совсем не смущает тех, кто идёт на операцию. Очевидно, они считают это вполне разумной и приемлемой Ценой за…
Вечную молодость? Панацею, сделавшую ненужными кабинеты косметической хирургии? О-ох, пока не совсем ясно. Потому что изобретателя убили, похоже, в результате банальных разборок из-за денег, а кроме него никто сейчас не в состоянии сказать, чем на самом деле грозит применение Консума. И какие от него могут быть «долговременные» последствия, и побочные эффекты.
Олег скосил глаз: нет, это она просто повернулась, трогательно причмокнув губками… Розово-карминными. Чёрт!
Нет, шансов на то, что он согласится жить с этой зар-разой до её семидесяти девяти – ноль целых, хрен десятых! Да и никто не согласится!
Разве что какой-нибудь уж совсем завзятый мазохист-подкаблучник! Мечтающий о ежедневных скандалах, неизменно заканчивающихся членовредительством – в самом лучшем случае это будет расцарапанное лицо. А в худшем…
Трудно даже предположить! Потому что в Сертификате Мытищинского Центра чёрным по белому записано: «…не может нести ответственности за свои внезапные, не спровоцированные внешними причинами, вспышки ярости, или меланхолии». Эту «отмазку» гарантированно учитывает любой суд – на случай претензий. Из-за проявлений. Вспышек. Неконтролируемой ярости.
Когда всё вокруг крушится и ломается, а огромные глаза, кажется, готовы вылезти из своих орбит, и слюна с пеной буквально брызжет изо рта, сопровождаемая ещё и матом, и звериным воем и рычанием!..
Первое время Олег ещё как-то пытался противостоять, удерживая за руки, или прижимая к полу… Какое там!
Сил у его зазнобы в таких случаях словно становилось в десять раз больше, и, он готов был поспорить – окажись поблизости его драгоценный раритетный «Порш», его кузов проломили бы голыми руками!..
Так что теперь он просто спасается бегством.
Нет, разумеется, он знал о таком. Не совсем же дурак: когда его «сняли» возле гипермаркета «Вологодский», попросив с чарующей улыбкой «помочь довезти продукты», он сразу после первой «экспромтно-восхитительной» недели не ограничился знакомством с Максом, а озаботился нанять частного детектива. Залез в интернет. Через ещё неделю знал про «дикую штучку» всё, что возможно было узнать, не привлекая к делу архивы КГБ: и про прогуливаемую элитную школу, и про отца-депутата, владельца контрольного пакета акций организации, занимавшейся поставками природного газа за рубеж. И про кобелей-спонсоров, из которых рекордсмен продержался в фаворе «целых» два с половиной месяца. И про «экзотику» в виде пары представителей дипломатического корпуса с черного континента, и одного – из латиноамериканской страны.
И про операцию, сделанную в четырнадцать.
За кадром осталось лишь то, каким образом четырнадцатилетней балованной козе удалось убедить, а затем – и раскрутить папочку на полмиллиона зелёных…
Понял это Олег позже. Сам. Когда увидел фотографию первой, погибшей в автокатастрофе, жены чиновника.
Пожалуй, бедняга не имел шансов. Лицо – один в один…
Сон всё не шёл. Поэтому Олег выбрался из-под простыни, нежно спихнув с себя точёной формы колено, и двинулся на странно крохотную (для элитного-то жилья!) кухоньку.
Открыл холодильник. Твою мать! Одни йогурты. А, вот, сзади: сок. Ананасный. Сам как-то заказал через доставку на дом. И как это его тоже… С четвёртого этажа.
Он сел на табурет. Налил в стакан.
При взгляде на стакан вернулись отвратительные воспоминания о безобразной сцене в ресторане: когда официант не успел ещё расставить тарелки с едой, а сомелье – предложить вина к мясу, его зазнобе уже не понравилось.
То, как «с пренебрежением» их обслуживают.
– Тебе что, нужно, чтоб все официанты ресторана стояли к нашему столику в очередь, а ты бы только указания раздавала?
– Ну… Да! Чёрт его побери! А почему бы – нет?! Деньги-то – наши?
Олег повернулся к метрдотелю:
– Будьте добры. Потом включите в счёт. Ещё пятерых официантов – для девушки.
– Да, уважаемый господин. Сию минуту.
Правда, присутствие пятерых статных красавцев с застывшими, и словно на века приклеенными, дежурно-приветливыми улыбками на лицах, разозлило Марину ещё сильней:
– Что за дурдом! Почему они стоят так, что я их не вижу?! Ну-ка, пусть перейдут сюда! – пальчик с кроваво-красным длиннющим ноготком потыкал в места вокруг стола, которые поспешили занять парни со слегка поблёкшими улыбочками: похоже, дотумкали, что эта «почётная миссия» простой и лёгкой не будет! Олег до этого дотумкал ещё в самом первом ресторане, на Измайловском: понял, что не есть сюда приехала его девушка.
А для того самого, что, краснея и бледнея с непривычки и от стыда в первые разы, вынужден раз за разом переживать он: устроить бенефис. Непризнанной, и вынужденной (Не по своей, разумеется, вине! А в силу… В силу… Словом – непреодолимых обстоятельств!) прозябать в безвестности, Драматической Актрисы. С большой буквы.
Словом – Шоу!
Вот через пару минут оно и началось.
– Проклятье! И это называется – сок! Да его в рот взять невозможно! Кислятина! Он же у вас протух ещё месяц назад!.. – стакан полетел в метрдотеля, а его зазноба оказалась на ногах, с перекошенным от бешенства, но всё равно – очаровательным лицом.
Можно не сомневаться (Олег уже и не оглядывался, как в первые разы): все посетительницы, а особенно – посетители ресторана пялятся сейчас на них!
– Что за хрень! Я-то думала, здесь прилично кормят, а ваша курица по-пекински – просто посыпанный перцем цыплёнок табака! Омерзительно! Это, это…
Олег прервал монолог совершенно неожидаемым от него действием и репликой. Он встал, подав Марине руку. Другой сделал приглашающий жест:
– Милая! Прошу: не стесняйся! Залезай на стул, и сразу – на стол! Оттуда тебя будет гораздо лучше слышно! И видно.
Милая глянула на него вначале с настороженным недоверием: похоже, посчитала, что он шутит. Или издевается. Он сохранил очень серьёзную мину на лице. Кивнул.
Решив, что он и правда хочет помочь ей стать лучше слышимой и видимой (ха-ха!), она взялась за руку, и действительно поставила свои ножки тридцать пятого размера на двенадцатисантиметровых шпильках на стул, а затем – и на скатерть:
– Супер! – и, к нему вполголоса: «Ты прав. Так действительно удобней! Чувствую себя – словно птица перед полётом!!!».
После чего откинула головку назад, так, чтоб роскошная шевелюра оказалась за спиной, (Правильно! Нечего ей путаться перед лицом!) и продолжила, вдохнув поглубже: