Я дернулась и глупо сказала:
– Не знаю.
– Дай посмотрю.
Он сунул голову под капот, а я замерла рядом, вглядываясь в темноту с надеждой, что сверкнут фары и появится машина. От хлопка капота я едва не подпрыгнула.
Он зашел с правой стороны, открыл дверь, согнувшись чуть ли не пополам, сунул мощные плечи в машину и повернул ключ. Мотор заработал. Я не знала, радоваться этому или нет.
Кажется, он разглядывал меня в темноте, сердце мое вернулось из пяток, но ритмично стучать не спешило.
– Ты куда едешь? – спросил он, опершись на дверь.
– В Гаврилово, то есть не совсем туда, мне сворачивать в сторону, – торопливо ответила я.
– Годится.
Он сел на водительское сиденье и открыл дверь мне.
– Садись. – Пока я пыталась что‑то сказать, он хмуро заметил:
– Я думал, ты промокла.
Словно в трансе, я села рядом. Зубы у меня стучали так громко, что в другое время я бы засмеялась, только не сейчас. Капюшон он не снял, и лица его я по‑прежнему не видела, но и так чувствовала, что человек он опасный. Это ощущение было настолько острым, что я едва сдержалась, чтобы не закричать и не выпрыгнуть из машины. Он молчал, и я молчала, искоса разглядывая его. Голосил приемник, а дорога была по‑прежнему пустынной. Тут я вспомнила утреннее сообщение по радио о бежавших из тюрьмы троих заключенных и в ужасе уставилась на моего попутчика. Ничего нового я не увидела: капюшон и серое пятно лица,
– Вы в Гаврилове живете? – стараясь быть спокойной, спросила я.
– Нет.
– Там у вас родственники? – Мне и так было ясно, что никаких родственников у него нет, но я продолжала расспрашивать: звук собственного голоса успокаивал.
– Нет, – опять ответил он.
– А, значит, вы едете дальше?
– Вроде того.
Я сунула руки в карманы, чтобы не видеть, как дрожат пальцы. Если ему нужна машина, он мог уехать сразу… А если это маньяк, завезет куда‑нибудь… но ведь мы были в лесу, тридцать метров в сторону – и ни одна живая душа не найдет… Господи. Мне стало нехорошо, я приоткрыла окно, стараясь дышать ровнее. Холодные капли падали на лицо, я закрыла глаза и попыталась молиться.
– Где сворачивать? – спросил он. Я с тоской посмотрела на редкие огни в селе и, запинаясь, сказала:
– Вообще‑то, я хотела заехать…
– Сворачивать где? – опять спросил он. Голос звучал грозно.
– Вот здесь, направо, – сказала я, пытаясь сообразить, чего он хочет. Дорога была вполне сносной, видимо, дождь начался здесь недавно, и вскоре я увидела единственный зажженный в нашей деревне фонарь.
– Здесь? – спросил он.
– Здесь, – торопливо кивнула я и брякнула:
– Третий дом.
У тети Кати залаяла собака, а мы затормозили. Он запер машину и сунул ключи в свой карман, я топталась рядом.
– В доме кто? – спросил он. Врать было бессмысленно.
– Никого.
– Местечко класс. Пошли.
Он пошел впереди, я за ним. Конечно, я могла кинуться к соседке и перепугать ее до смерти или броситься в крайний дом к Семену Дмитричу, дедку, помнившему гражданскую. В семи наших домах было пять жителей, не считая летних дачников, а какие сейчас дачники? Я рассматривала спину перед собой и думала, стараясь себя утешить, что если бы этот тип хотел меня убить, то давно сделал бы это. Мы вошли в дом, я включила свет и затопталась у порога, не зная, чем себя занять.
– Пожрать есть что‑нибудь? Собери. И одежду сухую дай, вымок весь.
Я кинулась к шифоньеру искать старые Димкины джинсы и свитер, а потом засуетилась на кухне.