— Обычное занятие. Вещи из стекла делают не одну тысячу лет.
— Да, но… — он замешкался, — вы не похожи на человека, делающего украшения. Вы такой… мужественный.
Я был на четыре года моложе Мартина, сантиметров на восемь повыше и примерно такой же мускулистый.
— А еще я делаю лошадей, — спокойно заметил я. — Целые табуны.
— Кубок Хрустального жеребца? — спросил он, называя один из самых изысканных призов. — Ваша работа?
— Нет, не моя.
— Ну а имя у вас есть? Как, скажем, у Баккара?
Я криво улыбнулся:
— Не такое громкое. Джерард Логан.
— «Художественное стекло Логана», — кивнул он, больше не удивляясь. — Рядом с антикварными магазинчиками на Главной улице в Бродвее. Я видел.
— Магазин и мастерская, — подтвердил я.
Он тогда вроде бы не выказал особого интереса, но через неделю явился в мою галерею, сосредоточенно и молча целый час все осматривал, спросил, все ли экспонаты сделаны лично мной (в основном — да), и предложил отвезти на скачки. Со временем мы прекрасно притерлись друг к другу.
В тот день в Челтнеме Мартин победил в трехкилометровых скачках с препятствиями, опередив ближайшего преследователя на шесть корпусов, затем пошел в раздевалку надеть форму с черно-белыми шевронами, розовыми рукавами и розовой шапочкой — цвета Ллойда Бакстера. Конюх водил Таллахасси по демонстрационному кругу, и я наблюдал, как тренер, жокей и владелец оценивают статьи жеребца. По мнению букмекеров, шансы Таллахасси, очевидного фаворита, взять приз фирмы «Кофе форэвер» составляли шесть к четырем.
Ллойд Бакстер (проигнорировав опасения тренера) поставил на Таллахасси. Я тоже.
Перед последним препятствием у Таллахасси как-то странно заплелись ноги. Легко вырвавшись вперед на семь корпусов, он зазевался, в прыжке задел за стойку барьера, перекувырнулся и упал на спину, круша своей полутонной массой грудную клетку наездника.
Конь упал на пике финишного рывка, разогнавшись до пятидесяти километров в час. Несколько мгновений он неподвижно пролежал на жокее, переводя дух, а потом начал энергично раскачиваться вперед-назад, пытаясь подняться на ноги.
Приветственные крики побеждающему фавориту сменились выдохом ужаса. Победитель финишировал без положенных аплодисментов, а тысячи биноклей были прикованы к неподвижной фигуре с черно-белыми шевронами, распростертой на зеленой декабрьской траве.
Врач ипподрома и быстро подбежавшие санитары поняли, что Мартин Стьюкли умирает — острые концы сломанных ребер разорвали ему легкие. Еще живого, его погрузили в дежурную карету «скорой помощи». Но, не доехав до больницы, жокей тихо проиграл свой забег.
Обычно сдержанный, Прайем не стесняясь плакал, забирая из раздевалки личные вещи Мартина и ключи от его машины. Его сопровождал скорее раздосадованный, чем убитый горем Ллойд Бакстер. Прайем предложил сначала подвезти меня к мастерской в Бродвее, а потом уже ехать к Бон-Бон. Он успел позвонить ей и все сообщить. По его словам, известие сразило ее на месте.
Прайем добавил, что подбросит в Бродвей и Ллойда Бакстера. Он заказал для него последний свободный номер в гостинице «Вичвудский дракон». Все было устроено.
Поникший Прайем и хмурый Бакстер пошли к автомобильной стоянке, но тут за мной, окликая меня по имени, поспешил слуга Мартина. Я остановился и обернулся. Он сунул мне в руки легкое скаковое седло. При виде пустого седла Мартина я еще острее ощутил боль утраты.
Эдди, слуга при жокеях, был пожилым и лысым. Мартин считал его очень усердным и знающим. Эдди повернулся, чтобы идти в раздевалку, но вдруг остановился, пошарил в глубоком переднем кармане форменного фартука и извлек нечто, обернутое коричневой бумагой.