Есть тут моменты, которые еще не до конца мне ясны. Итак, эта комната стала моим домом. В ней были
большая удобная кровать, письменный стол со множеством ящиков и ящичков, три мягких удобных кресла, хороший ковер во всю комнату, а не
половичок, скользящий под ногами, словно кусок масла на раскаленной сковороде. На стенах висели картины, нарисованные мною самим, и, как мне
кажется, неплохо: гора Вернон на родине президента Джорджа Вашингтона, голова льва с рыжей роскошной гривой и премиленький пейзажик - деревья,
лужайка, цветы. Тут же висела большая в рамке фотография моих родителей, умерших, когда я был совсем ребенком.
Правда, у меня имелась еще одна картина - обнаженная женщина, наготу которой скрывали длинные роскошные волосы, но она висела в ванной. В
общем это была самая обыкновенная комната, если не считать сигнального устройства у меня под кроватью. Оно включалось, когда Вулф входил в
спальню и поднимал рубильник. А делал он это каждый вечер, и тогда, если кто-то приближался к дверям его спальни ближе, чем на пять футов, или
пытался влезть в окно, выла сирена. Разумеется, все входы и выходы в оранжерее были тоже на сигнализации. Вулф однажды сказал мне, словно это
имело для него значение, что ему незнакомо чувство страха за свою жизнь. Просто он не терпит, когда к нему кто-либо неожиданно прикасается или
вынуждает делать резкие и ненужные движения. И я понимал его - при огромном росте и необъятной толщине это действительно проблема. Что касается
меня, то трусов я не выношу, и не сел бы с ними за один стол.
Прихватив в кабинете газету, переодевшись в пижаму и шлепанцы, я уселся поудобней в кресле и, убедившись, что сигареты и пепельница под
рукой, стал внимательно изучать сообщение о смерти ректора. Длинный заголовок с подзаголовками сообщал: "Смерть Питера Оливера Барстоу от
сердечного приступа. Ректор Холландского университета внезапно умер во время игры в гольф. Его друзья бросились к нему, но он уже был мертв".
Это была довольно пространная заметка, занимавшая целую колонку на первой полосе и полколонки на второй. А далее шел некролог и
соболезнования всяких именитых людей. Все мало чем отличалось от сообщений такого рода - просто ушел из жизни еще один человек. Я просматривал
газеты каждый день, этому сообщению было всего два дня, но я не помню, чтобы обратил на него внимание. Барстоу, пятидесяти восьми лет от роду,
ректор Холландского университета играл в воскресенье в полдень в гольф в клубе "Зеленые луга" близ Плезентвиля, в тридцати милях к северу от
Нью-Йорка. Игроков на поле было четверо - Барстоу, его сын Лоуренс и двое друзей - Е. Д. Кимболл и его сын Мануэль Кимболл. Послав мяч к
четвертой лунке, Барстоу внезапно упал лицом в траву и после нескольких конвульсивных движений затих. Мальчик, несший за ним сумку с клюшками,
тут же бросился к нему. Когда подошли остальные, он был уже мертв.
Среди посетителей клуба оказался врач, старый приятель Барстоу. Они вместе с сыном покойного доставили его в машине домой, в поместье
Барстоу в шести милях от гольф-клуба. Доктор констатировал смерть от коронарного тромбоза. Далее подробно рассказывалось о карьере Барстоу, его
успехах и прочем. Тут же была помещена его фотография. Когда его внесли в дом, жена потеряла сознание. Сын и дочь держались мужественно.
Прочитав все это еще раз, я зевнул и отложил газету. Для меня единственным, что могло связывать смерть Барстоу с Карло Маффеи, был
неожиданный вопрос, который Вулф задал Анне: видела ли она в комнате Маффеи клюшку для гольфа.