По дороге я
предложил доехать до гаража, оставить там наш автомобиль, который принадлежит Вулфу и на котором езжу я, и взять такси. Однако Вулф отверг мое
предложение. Он убежден, что когда за рулем движущегося транспортного средства нахожусь я, то риск существенно уменьшается. Таким образом, я
проследовал до Десятой авеню и на стоянке обнаружил свободное место, всего за один квартал до нужного нам адреса.
Дом 318 выглядел довольно сносно. Некоторые из здешних особняков заново перестроили, а в подъезде, в который мы вошли, стены даже обшили
деревянными панелями и установили внутренний телефон. Я надавил на кнопку против таблички: «Дакос», поднес трубку к уху и скоро услышал женский
голос:
– Эта а кто тама?
«Если говорит дочь Пьера, – подумал я, – ей следовало бы поучиться манерам. Но, наверное, у нее был трудный день: досаждали представители
полиции, прокуратуры, журналисты».
Часы показывали десять минут четвертого.
– Ниро Вулф, – сказал я в микрофон. – В У Л Ф. Поговорить с мистером Дакосом. Ему это имя, вероятно, знакомо. С Вулфом еще Гудвин, Арчи Гудвин.
Мы знали Пьера многие годы.
– Parlez vous francais?
Эти три слова, хотя и с трудом, я все таки понял.
– Мистер Вулф говорит по французски. Подождите. Она спрашивает парле ли вы франсе, – повернулся я к Вулфу. – Держите.
Он взял телефонную трубку, а я посторонился, чтобы освободить ему место. Поскольку его слова воспринимались мною всего лишь как набор звуков, я
провел несколько минут, с удовольствием рисуя себе приятную картину, когда сотрудник полиции, нажав кнопку, в ответ услышит: «Парле ву франсе?»
Мне очень хотелось, чтобы это случилось с лейтенантом Роуклиффом и парой знакомых журналистов, прежде всего с Биллом Уэнгретом из газеты
«Таймс». Но вот Вулф повесил трубку, и когда раздался желанный щелчок, я распахнул дверь. Перед нами, на противоположном конце вестибюля,
находился лифт – дверцы гостеприимно раздвинуты.
Если вы говорите по французски и хотели бы иметь перед глазами дословное содержание беседы Вулфа с Леоном Дакосом, отцом Пьера, то, к сожалению,
я ничем не могу вам помочь. Правда, у меня сложилось определенное представление о том, как протекал разговор; судил я по интонации их голосов и
по выражению лиц. Поэтому я доложу только то, что мне довелось наблюдать. Во первых, в дверях квартиры нас встретила вовсе не дочь Пьера. Эта
дама давно помахала ручкой и сказала «адью» своим пятидесяти, а быть может, и шестидесяти годам. Низкого роста, коренастая, с круглым, полным
лицом и двойным подбородком, в белом переднике и с белой наколкой на седых волосах, она, по видимому, говорила немного по английски, хотя
выглядела явной чужестранкой. Приняв у Вулфа пальто и шляпу, служанка проводила нас в гостиную. Дакос находился здесь: сидел в инвалидной
коляске у окна. Для описания его внешности достаточно сказать, что это был высохший и сморщенный, но все еще довольно крепкий старик. Сейчас он,
вероятно, весил на тридцать фунтов меньше, чем в пятьдесят лет, но когда я пожал протянутую руку, то почувствовал сильную хватку. На протяжении
часа и двадцати минут, проведенных с ним, он не произнес ни одного понятного мне слова. По всей видимости, он вообще не говорил по английски, и,
должно быть, именно поэтому служанка спросила меня по домашнему телефону, знаю ли я французский.
Уже через двадцать минут после начала разговора тон их голоса и манера поведения позволили заключить, что потасовки не будет. А потому я
спокойно поднялся, огляделся и подошел к шкафу со стеклянными дверцами.