Вы не поверите, но он достал из стола счёты и принялся щёлкать костяшками у меня на глазах.
– Пока ты учишься, будешь получать двадцать рублей в месяц, то есть – двести сорок в год минус вакации. Итого – сто восемьдесят рублей в год. За пять лет в университете, ты получишь от меня – ого! ― девятьсот рублей.
– Вот это «ого!» ― подумал я, огорошенный жадностью родственника. Я понимал, что он не должен меня содержать полностью, но двадцать рублей – это зарплата рабочего. Сегодня оказалось, что дядюшка грохнул кучу денег только на то, чтобы привезти стилет в Россию, а родного человечка он рассчитал, как работника на текстильной фабрике.
– Но ты не переживай, ― радостно продолжил старый скупердяй. ― Ты – человек молодой, поэтому я округлю эту сумму до тысячи рублей. ― Он победно взглянул на меня, ожидая увидеть обожание.
Я криво улыбнулся.
В наследство твоей матери я оставлю ещё одну тысячу рублей.
– Ай, да дядя! Ай, да сукин сын! Десятки тысяч спустить за неделю и оставить родной сестре тысячу…
Я был потрясён, а дядя, как ни в чём не бывало, ждал потока благодарностей и воздаяния своей щедрости.
– Благодарю вас, дядюшка.… Весьма, ― выдавил я, встал и, ошеломлённый, направился к двери. Несмотря на хорошо подвешенный язык, мне никогда не удавалось поспорить со стариком по-настоящему. Поэтому сейчас я страшно завидовал сестрице Ирине, которая могла пойти против отца, не оглядываясь на последствия.
– Да, и пригласи Веригина, пожалуйста, ― послышалось мне в спину.
Я был чертовски зол. Наверное, всё отразилось на моём лице, поскольку Веригин с большим беспокойством выслушал от меня дядину просьбу.
Веселье прерывается
Я не заметил, как Измайлов подошёл ко мне:
– Прошу прощения, вы, кажется, имели неприятный разговор с Феликсом Петровичем.
Не умея лукавить, я ответил довольно резко:
– Я страшно зол на него.
– Это ― из-за его жадности, верно?..
– Откуда вы только всё знаете… ― меня охватила досада.
– Я же охранял его драгоценную реликвию. Дело в том, что я не хуже Веригина знаю настоящую цену стилета. Благодаря историческому шлейфу, подобная вещь на том же аукционе Друо ушла бы не меньше, чем за семьдесят тысяч рублей на наши деньги. Если бы аукциону предшествовала реклама, стоимость стилета могла взлететь до ста сорока тысяч рублей
После услышанного я, вероятно, выпучил глаза:
– Вы верите в подобную сумму?..
– Я уверен в ней: заезжая во Францию, временами я предлагаю охранные услуги господам, совершающим сделки на крупных аукционах. Именно там я познакомился с Эженом Тибо, ― ему я тоже иногда оказывал помощь. Поэтому по роду работы мне необходимо знать аукционные расценки и результаты торгов.
Но дело не в этом. Феликс Петрович купил крайне дорогую вещь. Не буду открывать сумму сделки с де Роганом – это тайна. Но после покупки стилета, предлагая мне плату за услуги, он бился, как лев, чтобы сбить цену.
– И вы…
– Да, мне пришлось слегка уступить. Поверьте, я неплохо узнал вашего дядю во время обсуждения моего вознаграждения. Он даже пытался отказаться от части предосторожностей, чтобы не платить больше.
– Поэтому основные расходы – сделка с де Роганом и оплата поездок по Европе?
– Вы умеете думать, молодой человек.
– А охрана, выделенная господином Кудасовым?
– Уверен, что и Егор Федотыч без разговоров получил только деньги на билеты и обустройство своих агентов, а в цене на саму охрану ему пришлось уступить. Обратите внимание, что, в отличие от Веригина, который ничего в этот раз не получил, кроме предмета для профессиональной зависти, господин Кудасов так и не пошёл беседовать с Феликсом Петровичем в кабинет. Он уверен, что не получит больше ни копейки.
– Но Иван Сергеевич отправился к дядюшке не из-за денег.
– Конечно, нет. Он решил ещё раз взглянуть на сокровище и предмет своих будущих воздыханий, ― Измайлов улыбнулся.― Коллекционер – это вид одержимого человека. Не удивлюсь, если он сам предложит за стилет деньги. И снова не удивлюсь, если ваш дядя ему категорически откажет.
Все-таки, Лев Николаевич мне нравился: он объяснял невидимое так, словно сам слышал разговор Веригина с дядей.
– Михаил Иванович, ― сказал он, ― махните пока на всё рукой и получите удовольствие от сегодняшнего вечера. Я приглашу на танец mademoiselle Кати, а вы – нашу добрую хозяйку Елизавету Кондратьевну. Вон возвращается поскучневший Веригин – ему мы деликатно оставим тур с Амалией Борисовной, ― Измайлов по-мальчишески подмигнул.
Игорь за роялем играл первые такты мазурки, а Егор Федотыч, чтобы не провоцировать супругу на танец, присел рядышком, намереваясь, по-видимому, перелистывать ноты. Ирина сидела в сторонке у окна и временами поглядывала на улицу. Казалось, она кого-то ждала.
Что умел неплохо делать мой брат – так это весело играть танцевальные мелодии. Особенно ему удавались польки и мазурки: он увлечённо хлопал пальцами по клавишам, пока Кудасов с крайне серьёзным видом ждал кивка для переворота нотного листа. В этот вечер я понял, что лучше всех танцует Кати, чуть скромнее – моя тётя. Объятий Амалии Борисовны мне удалось избежать, ― она устала после тура со Львом Николаевичем. Ирина не танцевала.
Мы, как раз, переводили дыхание после очередной польки―бабочки, когда дверь гостиной открылась, и в неё как-то боком вбежал Александр Ланге, дядин секретарь. Присутствующих поразило не столько его неожиданное появление, сколько весь его вид, не предвещавший ничего хорошего. Одет он был обычно, даже – по-деловому: чёрный сюртук, чёрные брюки, чёрная в полоску жилетка, но лицо перекосила гримаса страдания и неверия в происходящее.
Дверь во время появления Ланге оглушительно хлопнула, поэтому все смотрели только на него. Он сделал вдох и громко крикнул:
– Феликс Петрович мёртв!
Убийство
Каждый из нас по-разному реагирует на потрясение: кто замирает, кто бледнеет, кто вскрикивает, а кто-то падает в обморок. Ирина так и сделала: она начала медленно падать и ударилась бы об пол, если б её не подхватил вездесущий Измайлов. Я со своим неуёмным характером просто побежал. Это произошло инстинктивно, поэтому и осознание происходящего пришло ко мне уже на бегу. Мною командовали рефлексы: подбежать к двери кабинета, рвануть ручку и…
Я влетел в кабинет первым и остановился, поражённый увиденным.
Дядины ноги судорожно обхватили ножки стула, на котором он сидел, а верхняя часть тщедушного туловища была пришпилена к столу торчащим из спины стилетом. Тем самым стилетом, который он показывал нам с гордостью всего пару часов назад. Малахитовая чернильница из письменного набора опрокинулась, и чернила растеклись блестящей лужею вокруг головы убитого. Правая рука дяди была сильно вытянута вперёд пальцами вверх, словно он просил о чём-то. В целом поза несчастного производила жуткое впечатление.
Тело покойного было повернуто в сторону сейфа. Верхняя дверца несгораемого шкафа оказалась распахнутой, так что я со своего места видел открытую крышку футляра. Нижняя часть сейфа, где хранились ассигнации и ценные бумаги, оставалась запертой. Кто-то ещё вошёл в комнату. Последним в дверях показался Кудасов и взревел, словно командовал смотром войск:
– Всем покинуть помещение!
Стоящие позади меня с ропотом отхлынули в коридор, а я остался стоять, не в силах отвести глаза от страшной картины.
– Михаил Иванович! Вас это сугубо касается! – теперь Кудасов потерял всю свою обходительность и походил на быка в начале корриды.
Я не стал спорить. Я уже всё видел.
Дознание начинается
Все собрались в гостиной, потому что Егор Федотыч Кудасов на правах представителя власти потребовал, чтобы мы находились у него на глазах, дабы тайно не скрыть улики. Не мог их скрыть и стоящий возле дверей дворецкий Ерофей, из австрийского полковника превратившийся в обыкновенного старика.