– Все нормально?
– Извините, – говорит Рекс. – Господи… Хэл. Простите.
– Ничего страшного.
– Он придурок. Он… в смысле… обычно он так не достает. Он просто любит подначивать. Но в глубине души он хороший человек.
– Правда? – Луиза пытается улыбнуться, самую малость, чтобы он понял, что его вины тут нет.
– В самой-самой глубине.
Они хором смеются.
– Когда он выпьет, понимаете, его одолевают странности. Насчет папаши.
– Папаши?
– Великого Американского Литератора.
– Да бросьте вы.
– Я знаю его всю жизнь, – отвечает Рекс, – и до сих пор не возьму в толк, догадывается ли он, что мы поняли, что говорит он искренне.
– Дорогуша.
На пороге стоит сияющая Лавиния. Жемчуга на ней сверкают. Волосы волнами ниспадают вниз.
– Дорогуша, – повторяет она, и Луизе требуется еще секунда, чтобы понять, что Лавиния обращается к ней.
– Я тебя везде обыскалась!
Она с суровой улыбкой пристально и не мигая смотрит на Луизу.
– Извини! – Луиза сама толком не знает, отчего так быстро вскакивает с места. – Мне нужно было подышать.
– Дорогуша… Мы дадим тебе подышать, сколько влезет. Мне так не терпится. И не забудь про наш пикник.
У нее на лице – приклеенная улыбка. Острые зубы. Внезапно, сама не понимая, почему, Луиза пугается.
– Наш пикник?
– А ты разве не помнишь? Все будет просто чудно. Возьму нам шампанского. Я думала о нем… с самого Нового года… я просто уверена, что тебе понравится.
– Да, – медленно тянет Луиза. – Конечно.
Лавиния берет Луизу за руку. Притягивает к себе. Целует в щеку. Оставляет там след от помады.
Рекс молчит. Щеки у него пылают. Он не двигается.
– Ой, Лавиния, извини, это…
– Мы опаздываем. – Губы у Лавинии ни разу не дрогнули. – Пошли.
– Кто это был? – спрашивает Луиза, когда они выходят на лестницу. Лавиния по-прежнему улыбается.
Они едут на такси к парку «Хай-Лайн». Лавиния расплачивается. Заходят в винный магазин и покупают две бутылки шампанского «Моэ Шадо». Лавиния платит и за них. Они находят место, которое знает Лавиния, и только Лавиния, где ворота в парк чуть наклоняются, и Луиза ползет на животе вслед за Лавинией в этот проем.
Теперь Луиза понимает, что завтра у нее очередная смена в кофейне, что она перенесла занятие с Полом, что ей придется вставать в шесть, чтобы подогнать работу для «ГлаЗама», которую она сегодня пропустила. Она понимает: попасть под арест, заплатить штраф и провести ночь в каталажке – один из самых верных способов облажаться, но Луиза с таким облегчением оказывается далеко от «секретного» книжного магазина и от людей, которые видят ее насквозь, ей так приятно быть рядом с Лавинией (которая, может, видит ее насквозь, а может, и нет, но в любом случае видит лишь то, что хочет видеть), что Луиза радостно шагает за Лавинией, залитой лунным светом.
– Как я выгляжу? – Они стоят в парке совсем одни, в волосах у них застревают снежинки, усеивающие ледяными цветами ветви. Лавиния подкрашивает губы, поправляет бархатное платье и жемчуга.
– Ты просто красавица, – отвечает Луиза. Так оно и есть.
– Сфоткаешь меня?
Лавиния протягивает ей телефон.
– Конечно.
Она фотографирует Лавинию, когда та валится в снег и двигает руками и ногами, делая «снежных ангелочков». Снимает Лавинию на фоне кустов. Щелкает ее сидящей на скамейке с раскинутой широкой юбкой.
Луиза показывает ей фотки.
– Да. Да. Нет, эту сотри. Да. Теперь выкладывай в Сеть.
Она закуривает сигарету. Руки у нее дрожат.
– Разве не здорово? – спрашивает она. – Быть на воздухе в такую ночь, под луной и звездным небом.
Луизе хочется с облегчением рассмеяться.
– Тебе не понравилась вечеринка?
– Конечно, нет! А тебе?
– Конечно, нет!
– Беовульф Мармонт…
– Господи, прости, что я тебя с ним оставила! Я пыталась улизнуть… И принесла тебя в жертву… Ой, Луиза, ты хоть сможешь меня простить?
– А я подумала, что он тебе нравится.
– Он носит желтый галстук-бабочку. Кому может понравиться мужчина с желтой бабочкой? – Она протягивает Луизе сигарету, но Луиза не любит курить, когда она трезвая, хотя ей нравится, как дым завивается на фоне снега. – Еще в университете он мне как-то сказал, что мужское обрезание ничем не лучше изнасилования. Он даже не подначивал.
– Он прямо жуть какая-то.
– Он к тебе подкатывался? Он подкатывается к любой девчонке, какую видит.
– Ой, да нет. – Это немного отдает колкостью.
– Слава богу. По-моему, он встречается с этой жуткой девкой с огромными глазищами. Она похожа на персонаж аниме или что-то типа того. А пишет он просто ужасно.
– Прямо ужасно! – соглашается Луиза, хоть толком и не слышала его рассказ.
– Господи… Если бы мы только жили… в… в… в Париже девятнадцатого века или где-то еще! Там, где есть настоящие художники. И настоящие писатели. Люди, которые выше всего этого ужасного, надуманного…
– Вот и Хэл то же самое говорил.
Улыбка замирает у Лавинии на лице.
– Господи… Хэл!
– Ты его знаешь?
– Ты с ним разговаривала?
– Ну… Немного.
– И как он тебе?
– Ну… Он немного…
– В смысле дебил от рождения?
– Да. Да!
Как же хорошо, что наконец можно расслабиться.
– Да он же аристократ психованный, нет? Каждые пять секунд превозносит своего папашу, чтобы выглядеть так, словно в своей жизни совершил что-то существенное!
– Он только об этом и трещал!
– Конечно, трещал! Он только этим и занимается! Да еще и кокаин – такая, блин, банальщина, что мне даже неловко за него. А Рекс!
– А что – Рекс?
Лавиния замирает.
– Он тебе понравился?
– Что?
– Ну, в смысле… Вы же разговаривали.
– Ой… в смысле… Нет. То есть… не совсем.
– Не надо тебе с ним говорить. Из них он хуже всех. – Лавиния закуривает еще одну сигарету, но на этот раз руки у нее трясутся так сильно, что она роняет зажигалку, и ее поднимает Луиза. – Он трус.
– Что случилось?
– В каком смысле? Ничего не случилось! – смеется Лавиния.
– Похоже, ты…
– Да ничего, – отвечает Лавиния. – Глупость сплошная. Все в прошлом. Для меня он – ничто. Мне плевать на него.
– Погоди, а вы с ним…
Лавиния молчит. Как всегда, отбрасывает назад волосы.
– Это не важно. Давай сделаем селфи. Освещение хорошее. У тебя шикарная кожа. Жаль, что у меня не такая. Господи, я тебя ненавижу.
– Извини, – произносит Луиза. – Я не знала. Если бы знала, то не разговаривала бы с ним.
– Можешь и поговорить. Мне все равно. На него мне плевать. Он… он нормальный, он скучный, он хочет обычной жизни с обычной подружкой, с которой, знаешь, можно пообедать и все такое. Это его право.
Лавиния тушит сигарету в снегу. Она шипит, а потом гаснет.
– Хочешь, я расскажу тебе смешную вещь, Луиза?
– Какую?
– Он единственный, кого я когда-либо по-настоящему любила.
Лавиния опирается на забор, смотрит на реку, так что Луиза не видит ее лица и не может определить, искренне та говорит или нет.
– Ну, разве не глупость? – спрашивает Лавиния.
– По-моему, не глупость.
Лавиния резко оборачивается.
– Потому что ты думаешь, что он того стоит?
– Нет, конечно, нет. Я хочу сказать… – Луиза соображает, как бы правильнее выразиться. – Люди влюбляются по самым разным причинам.
– Он писал письма. Вот почему. Ты не думаешь, что это глупая причина?
– По-моему, все зависит от писем.
– В том смысле… мы были детьми. Типа… лет шестнадцати. Я училась в школе «Чепин», а он в «Коллегиате», и водили нас на одни и те же праздники. И всякое такое.
– И всякое такое.
– Ну вот, мы обменялись телефонами или чем-то там еще, и он спросил, можно ли ему иногда написать мне письмо. Типа… с марками и всем прочим. Я не ожидала, что он напишет. Люди никогда не делают того, что говорят на словах. – Лавиния поднимает глаза. Лицо у нее белое от холода. – В смысле… нормальные люди. Не такие, как мы. – Она улыбается и прямо расцветает в лунном свете. – Мы с тобой держим слово. Мы говорим – будем читать стихи у моря. Мы говорим – проникнем в парк «Хай-Лайн». И мы это делаем. Вот и он тоже делал. Тогда Рекс был реальным человеком.
Лавиния успевает извести полпачки сигарет.
– Иногда он сам их доставлял. Писал гусиным пером. Зелеными чернилами. С сургучной печатью. Оставлял их у нашего привратника. У него дольше всех даже не было «Фейсбука» – насчет него у него тоже был целый комплекс. Ему хотелось носить наручные часы. Господи… да он все пользовался телефоном-раскладушкой. Я это обожала.