Опять‑таки, он мог бросить ее в машине.
– Как только найдем его тачку, поищем записку, – решила Энни. – Хорошо бы еще узнать, что он делал сегодня утром. Судя по всему, он убил себя где‑то между часом и тремя. Даже если это суицид, прежде чем разойтись, надо попытаться заполнить некоторые пробелы. Правда, для этого нам надо выяснить, кто же он такой.
– Ну, это как раз просто, – сказал один из криминалистов, эксперт по почвам, Тим Мэллори.
Энни не заметила, как он подошел к их группе.
– Правда, что ли? – спросила она.
– Ага. Фамилии его я не знаю, но вообще‑то все звали его Марком.
– Все?
– Ну, все в Иствейлском театре. Он там работал. В отреставрированном георгианском театре на Маркет‑стрит.
– Да‑да, понимаю, – пробормотала Энни.
Долгие годы местные любительские труппы и оперные студии играли свои постановки Теренса Реттигена или Гильберта и Салливана в прицерковных залах по всей долине. Но недавно в городке восстановили старый театр георгианской эпохи, который когда‑то переделали под склад, а потом и вовсе забросили. Реставрацию удалось провести благодаря усилиям муниципалитета и местных бизнесменов и гранту Совета по искусствам Великобритании. Театр открылся полтора года назад, сделавшись центром всех здешних театральных опытов и начинаний. Там же устраивали концерты народной и камерной музыки.
– А ты уверен, что это он? – спросила Энни.
– Абсолютно, – кивнул Мэллори.
– Кем он у них работал?
– Кем – не знаю. Но вроде бы занимался реквизитом и декорациями. В общем, трудился за кулисами. Я в курсе, потому что у меня жена – член общества любителей оперы, – добавил Мэллори.
– Это все, что тебе о нем известно?
– В общем‑то да. – Мэллори глубокомысленно потер запястье. – Но знаю, что человек он был своеобразный.
– Гей?
– Да, и не скрывал этого.
– А ты знаешь, где он жил?
– Нет. Но наверняка кто‑нибудь из театра скажет.
– Семья у него была?
– Понятия не имею.
– Полагаю, по поводу его машины тебе тоже ничего не известно?
– Ничего.
– Ладно. Спасибо.
После рассказов Мэллори и Новака дело перестало казаться Энни столь пугающе сложным. Может, они с Уинсом даже попадут домой до темноты. Энни пихнула Уинсом локтем.
– Поехали в театр, – сказала она. – Все равно тут нам уже делать нечего.
Как только она произнесла эти слова, к ним, тяжело дыша, подбежал молодой полицейский.
– Простите, мэм, – выдохнул он. – Кажется, мы нашли его машину. Хотите взглянуть?
Потрепанная темно‑зеленая «тойота» старой модели – даже старше фиолетовой «тойоты‑астры», какая была у самой Энни. Автомобиль стоял на бетонированной парковке позади кемпинга, между рекой и магистральной дорогой Свейнсдейла. Помимо «тойоты», на парковке было всего три машины – поэтому полицейским и удалось так быстро вычислить искомую. Конечно, полной уверенности в том, что это машина погибшего, пока не было, но, увидев на заднем сиденье облезлую игрушку, «Джека из коробочки», и подставку под зонтик в виде слоновьей ноги, Энни сразу поняла, что это театральный реквизит.
Дверь со стороны водителя оказалась не заперта, а ключ все еще торчал в зажигании – именно это и привлекло внимание полицейских. Внутри царил беспорядок, впрочем, совершенно нормальный – в автомобиле Энни тоже творилось нечто несусветное. На пассажирском сиденье валялись карты, чеки с заправок, обертки от шоколадок и коробки из‑под дисков, в основном с оперной музыкой.