Паскаль отнял руки от головы и открыл глаза. Его холодный и ясный взгляд резко контрастировал с измученным болезнью лицом. Ученый сделал несколько глотков из стоявшего на столе хрустального кубка венецианской работы и пренебрежительно спросил:
– А вы уже успели сосчитать? Хи Кси Стигма.
– Простите, не понял.
– Так пишется число шестьсот шестьдесят шесть в ионической системе счисления. Когда Иоанн Богослов писал свое «Откровение» до создания привычной нам десятичной позиционной системы оставалось еще лет пятьсот. И именно этими греческими буквами число Зверя записано в древних канонических рукописях. Это число можно не только сосчитать, но и прочитать. Поэтому неизвестно что именно подразумевал Иоанн Богослов, произнося: «Сочти»…
– Вы хотите сказать, что Зверя надо искать не в числах, а в буквах?
– Не надо искать никакого Зверя там, где его нет. Дорогой Артюс, вы хорошо знаете, что я не только ученый, но еще и глубоко верующий человек и богослов. Я уже несколько лет работаю над «Апологией Священного Писания» и считаю, что с этим числом все не так просто и прямолинейно. «Откровение» Иоанна Богослова триста лет считалось апокрифом, и только под давлением святого императора Феодосия Иппонский поместный собор канонизировал его как последнюю часть Нового Завета. «Откровение» и по сию пору вызывает споры и самые противоречивые толкования. По моему убеждению, оно является строгой последовательностью аллегорий и символов христианской веры. Так тысячелетнее царство является символом небесной вечности и красоты, а число Зверя всего лишь знамение земного тлена и ущербности. К тому же, с математической точки зрения, тысячу можно рассматривать как символ новой для того времени ионийской системы счисления, а шестьсот шестьдесят шесть, как символ языческой шестеричной методики.
– А вы не опасаетесь в очередной раз привлечь к себе излишнее внимание Дружины Иисуса? – нахмурился герцог. – В отличие от вас, иезуиты трактуют Апокалипсис крайне просто и прямолинейно. Я боюсь, что, услышав такие высказывания, они не станут вступать в теософскую, а тем паче в математическую дискуссию, а поступят согласно своей собственной морали? Как они говорят: мы исправляем порочность наших средств, чистотой нашей цели…
– Иезуиты в своей погоне за безграничной властью откровенно презрели христианскую мораль, и сами стали похожи на предтеч Апокалипсиса. Я открыто писал об этом в свих «Письмах провинциала» (Полемический очерк Паскаля, обличающий двойную мораль иезуитов). Я верю в истинного Бога, и поэтому мне здесь некого бояться, – спокойно и твердо ответил Паскаль.
– Вы отважный человек, Блез! – глядя куда-то мимо собеседника, пафосно воскликнул де Роаннец. – И если вы настроены так решительно, то я завра же расскажу королю о вашем новом изобретении!
– Спасибо, мой друг! – учтиво кивнул головой Паскаль.
Каминные часы, украшенные пасторальными фигурками юного пастушка и дриады, пробили шесть раз.
– Однако мне уже пора домой, на семь часов новый доктор назначил мне ванну с минеральными водами.
– Подать вам карету? – герцог дернул бархатный шнурок звонка, вызывая слугу.
– Спасибо, сегодня хорошая погода и я, пожалуй, прогуляюсь пешком. Весенний воздух бодрит тело и просветляет голову.
– А как же ваша лотерея? – де Роаннец указал на громоздкий поворотный диск с пронумерованными лузами и металлической крестовиной. – Может, мои слуги донесут ее до вашего дома?
– Спасибо, не надо. Пусть рулетта пока останется у вас.
– Как вы ее назвали?
– Я решил назвать эту лотерею так же, как я называю циклоиду. Рулеттой. (от французского глагола rouler – катиться. Roulette имеет значения: колесико, ролик, рулет, циклоида, рулетка измерительная и рулетка игровая)
– Колесико? Рулет? – усмехнулся герцог, – А может быть каталка или крутилка? Вот самое меткое название. Ваша оригинальная лотерея способна раскрутить человека на очень хорошие деньги.
В это время двустворчатая арочная дверь, вкрадчиво скрипнув, отворилась, и на пороге комнаты возник дюжий привратник в ярко-красной ливрее.
– Жак, проводите господина Паскаля до его дома.
– Благодарю вас, дорогой Артюс. Я с восемнадцати лет не помню ни единого дня, когда бы чувствовал себя абсолютно здоровым, – ученый, держась за подлокотники, с заметным усилием выбрался из глубокого кресла и, опираясь на легкую, но прочную бамбуковую трость, медленно захромал к выходу.
– Блез, завтра после разговора с королем я сразу же заеду к вам.
– Это будет очень любезно с вашей стороны, – учтиво кивнул Паскаль.
Когда за ученым закрылась высокая арочная дверь, герцог самодовольно улыбнулся и звучно щелкнул пальцем по начищенной до блеска медной крестовине рулетты.
– Ну, что же? Крутилка, так крутилка! Вряд ли мой глубоко болезненный друг сумеет воспользоваться плодами своего нового изобретения.
1
– И почему эти проклятые казино не закрыли два года назад, сразу после постановления о создании игорных зон? Почему им дали такую большую отсрочку? – высокая бледная женщина в длинном черном платье, кисейном траурном платке и узких солнцезащитных очках подошла к распахнутому настежь окну и резко отщелкнула только что прикуренную сигарету в вечернее ультрамариновое небо.
– Оля, это уже ничего не изменило бы. Похоже, наш отец начал играть задолго до всяких постановлений. Мы сами потеряли его, – умудрились жить в двух шагах друг от друга так, словно на разных планетах. Ты когда была здесь последний раз?
Мужчина в кургузом, явно с чужого плеча старом махровом халате, такой же высокий и бледный, как и его сестра, обвел рукой комнату, вся обстановка которой состояла из платяного шкафа, пустого серванта, промятой софы с затертыми подушками, кухонного табурета и письменного стола, растрескавшегося в мелкую лаковую паутинку. Под столом на полу стоял потемневший от времени системный блок, похожий на огромный силикатный кирпич, а на столешнице архаичный лучевой монитор с подслеповатым двенадцатидюймовым экраном. Между монитором и исполнявшей роль пепельницы треснувшей суповой тарелкой стояла перехваченная траурной ленточкой портретная фотография улыбающегося майора с артиллерийскими петлицами.
Женщина подняла гипсовое лицо к пожелтевшему от табачного дыма потолку и, спотыкаясь на отдельных фразах, словно отходя от короткой амнезии, негромко ответила:
– Последний раз я была здесь на его дне рождения… четыре года назад… отцу исполнилось пятьдесят пять… но тогда все выглядело не так ужасно… последний год я звонила ему каждую неделю… и отец всегда говорил, что у него все хорошо. А в мае после суда я сама развозила вас обоих по домам… но отца я проводила только до двери… Он тогда не пустил меня в квартиру.
– Вот и я был здесь четыре года назад. Я тоже разговаривал с отцом раз в неделю. И тоже слышал, что у него все хорошо.
– А, знаешь, лучше бы ты иногда с ним не разговаривал, – женщина приподняла солнцезащитные очки на лоб, вытерла покрасневшие глаза черным кружевным платочком и, повернувшись к окну, закурила новую сигарету.
– Ты же знаешь, что я сам ничего отцу не рассказывал. Он случайно увидел сюжет про Машу Коровкину по телевизору. Если бы я знал, чем все закончится, то сам лег бы в ванну и вскрыл себе вены… Серьезно…
– Прекрасно, и сегодня я занималась бы двойными похоронами, – женщина сделала пару глубоких торопливых затяжек и снова выбросила сигарету в окно. – Иногда следует думать, прежде чем что-то говорить или делать. Я просто удивляюсь, как такой разгильдяй, как ты, десять лет проработал хирургом и никого за это время не зарезал?