– На что нужен бог, который не заботится о человеке? Я вас отрицаю и ненавижу и не согну перед вами колен до тех пор, пока тысяча небесных лампочек не упадет на мои плечи в виде огненного дождя.
Ри-Горус, утомленный, опустился на террасу. Он вынул из-за пазухи небольшую статуэтку из голубой эмали, изображающую бога Амона Фиванского. Старый жрец с нежностью созерцал этот лик, и слезы текли из его глаз.
– О мой обожаемый господин! Ты видишь, ночные боги не являются хотя бы из уважения к тебе. Может быть, они так же ревнивы, как люди! О покровитель Фив! Защити свои статуи и богатства. Не отдавай твой город в руки неверующего царя. Смело вступи в борьбу, так как боги сильнее тысячи смертных!
Он страстно поцеловал идола и, ни разу не взглянув больше на небо, спустился с лестницы и исчез внутри пилона так же легко и бесшумно, как привидение.
III
Когда финикийский пират валялся в ногах Рамзеса, умоляя помочь в поисках беглянки, он не преувеличивал своего отчаяния.
Вот что произошло во время его короткого визита к начальнику носителей паланкина королевы-матери. Этот начальник был в старину тирским купцом и считал Агаму когда-то своим хорошим знакомым: грубый и ленивый, он должен был бежать из своего отечества и спасся от кредиторов, присоединившись к каравану, который возил фараону ежегодную дань от финикийских городов. Человек этот принял посетителя с подобающим высокомерием, отмечая разницу, существовавшую между богатым, но лишенным официального положения купцом и служителем королевы. Намек Агамы на радость встречи после долгой разлуки не произвел желанного эффекта, а восторженное описание прелестей ахеянки вызвало только сухой ответ:
– Королева-мать не хочет больше увеличивать число своих рабынь.
До сих пор Агама обращался с ним почтительно, как с важным сановником, но теперь он переменил тон и, опуская свои тяжелые веки, свысока заметил:
– Рабыню можно было бы продать за пятьдесят два золотых кольца, дурень! Если ты обещаешь, что в первый раз, как королева-мать будет переезжать реку, ее паланкин остановится на минуту около моей барки, я дам тебе два кольца.
В виде задатка он опустил ему в руку половину серебряного кольца. Этот образ действий произвел магический эффект. Особенно когда еще он добавил:
– Если карета царицы не остановится против моей барки, я донесу судье Фив, что тебя заочно осудили в Тире и приговорили к продаже в рабство и что мне поручено привезти тебя обратно, закованного в цепи, в трюме моего корабля. У меня даже есть копия приговора, – с наглостью продолжал пират.
Начальник носильщиков сделал вид, что он в восторге от этой шутки; фамильярно похлопав по плечу своего дорогого товарища, он уверял, что только горячая симпатия может заставить его оказать ему такую услугу.
Самое большее, что он возьмет сверх двух обещанных колец, – это копию приговора суда, о которой говорил ему Агама и которая, как он уверял, возбуждала его любопытство.
Вот что было обещано с той и с другой стороны.
Торговец знал теперь, как нужно разговаривать со старинными друзьями. Умудренный таким опытом, он радостно потирал руки, возвращаясь на свой корабль.
Но он нашел каюту, где помещалась Ио, пустой!
Агама поднялся наверх как сумасшедший.
Экипаж отсутствовал. Все разбрелись по кабачкам. Только двое рулевых остались стеречь корабль. Он нашел их, наконец, отдыхающими под парусами, куда они забились, чтобы избежать палящих лучей полуденного солнца. Пират разбудил их ударом ноги.
– Ио, Ио! – бормотал он. – Где Ио?
Испуганные негры терли спросонья глаза.
– Безмозглые негодяи, я уверен, что она похищена офицерами, которые сегодня утром были здесь. Они хорошо заплатили вам за вашу небрежность! Но я прикажу разорвать вас на части. Не надейтесь, что я этого не сделаю. Законы египтян не позволят? Смеюсь я над их законами! Вернувшись в Тир, я брошу вас живьем в брюхо Ваалу!
Один из рулевых не вставая проворчал:
– Удрала тоже и старуха.
Агама разом остановился. Он совершенно забыл о Банизит.
– Это дело ее рук, – шумел он, – клянусь Астартой! Старая колдунья выбрала удобный момент, чтобы удрать с девушкой, которую она продаст какой-нибудь сводне!
Агама стрелой помчался в полицию, там он разбудил старшего писаря, который поспешил написать на куске папируса приметы пропавших рабынь. Он дважды останавливался, чтобы очинить палочку из тростника, которой писал.
Пока он писал, прошло ровно столько времени, сколько нужно потратить, чтобы выгравировать то же самое на граните.
Агама, дрожавший от нетерпения, допытывался, продолжительны ли будут поиски. Чиновник поднял голову, украшенную повязкой наподобие той, какие надеты на сфинксах, и вежливо ответил, что не знает, но если финикиец потрудится зайти через несколько дней, начальник полиции будет очень рад сообщить ему что-либо об этом предмете.
– Через несколько дней! – завопил Агама. – Тогда будет слишком поздно. Нужно ее искать сегодня, сейчас же. К чему эти бумажонки, если вы считаете их годными только для того, чтобы на них спать?
Писарь бросил на него взгляд, полный презрения, и, считая дело поконченным, закрыл глаза, чтобы снова передаться сну, так грубо прерванному. Торговец понял, что он имеет дело с честным служителем – явление очень редкое и вместе с тем ужасное, отнимавшее у него всякую надежду на успех.
Обходя всю набережную, он принялся расспрашивать об Ио направо и налево.
В этот-то критический момент Рамзес, возвращавшийся с маневров, встретил его и снова возбудил его энергию, обещав заплатить полностью запрошенную за Ио цену.
Отныне дело касалось не рабыни сомнительной стоимости, а пятидесяти двух колец золотом, которые он поклялся вернуть.
– О Мелькарт! – глухо произнес он, целуя маленький цилиндр, сделанный из кристалла, прикрепленный к его ожерелью. – Клянусь обеими колоннами из позолоченного серебра и изумрудов, которые украшают вход в твой храм в Тире, я жертвую тебе десятую часть суммы, если ты мне поможешь получить ее всю!
Заинтересовав таким образом могущественного бога, более могущественного, конечно, чем слабые ахейские боги, которым ахеянка, вероятно, тоже поручила свою безопасность, он ушел, намереваясь обшарить все вертепы стовратных Фив.
Он был уверен, что Банизит, воспользовавшись невинностью Ио, затащила ее в какой-нибудь лупанар. Маленькая дикарка так глупа, что старуха сумеет ее обвести вокруг пальца.
«Вот награда за то, что я взял ее к себе! – думал он, совершенно забыв, что купил бедуинку в Мемфисе с тем, чтобы потом бросить ее на мостовой Фив, как только она выучит Ио языку египтян и таким образом увеличит ее стоимость. – Старуха уверила ее, что знает этот огромный город и найдет ей верное убежище. Она сказала, что, утомленный напрасными и дорогостоящими поисками, по всей вероятности, я вернусь к своим делам и уеду на родину».
При мысли о тайных мучениях, которым он предаст Банизит за ее верную службу, если удастся схватить обеих женщин, жестокая улыбка искривила его красные губы.
Он зашел в харчевню, чтобы там подкрепить свои силы. Здесь он присел на корточки перед низким и грубо сделанным столом, так что его колени почти касались подбородка.
Лавочка представляла не что иное, как узкий коридор, выходивший на улицу. Печь, вспыхивавшая в темноте, освещала закоптелый силуэт повара, совершенно голого, покрытого потом. Он то поворачивал гуся, надетого на вертел, то шевелил опахалом, чтобы раздуть пламя. Резкий запах аммиака уничтожал совершенно приятный аромат, исходивший от гуся, так как хозяин из экономии заменил топливо брикетом из помета, высушенного предварительно на солнце.