Финикиец очень ценил нежное мясо и потому сделал легкую гримасу, когда ему подали живность жирную и пережаренную, пропитанную резким запахом дыма. Хлеб, твердый как камень, царапал ему горло. Пиво прокисло.
Невзирая на все это, Агама ел с жадностью. Он очень жалел, что не мог зайти в лучшую таверну, потому что в этой нижней части города сгруппировались все публичные дома, которые он намеревался обыскать.
Пока он занимался омовением рук и рта из чаши с водой, он заметил очень веселого странствующего цирюльника, который без церемонии поставил на колени своего клиента, встреченного только что на пороге харчевни, и принялся подбривать ему череп своей бронзовой бритвой. Увидев платье Агамы, цирюльник испустил возглас удивления:
– А-а, человек в пурпуровой одежде, не тот ли ты самый финикийский купец, который прибыл только сегодня утром из Мемфиса?
– Я действительно тот самый купец. Что тебе от меня нужно?
– Ничего!.. Чего мог бы я ожидать от чужестранца, настолько лишенного вкуса, чтобы носить бороду и длинные волосы, тогда как он мог бы обриться и купить парик. У меня есть великолепный. Не хочешь ли приобрести по случаю? Прежний хозяин, старый писарь, не взял его с собой в саркофаг по той простой причине, что вдова была очень экономна и предпочла его продать. О чужестранец, купи его! Он мало ношен, всего только сто лет! Так как ты, кажется, богат, но настолько скуп, что приходишь есть с бедняками, то мой парик как раз то, что для тебя нужно.
Шутка была встречена громким взрывом хохота. Так как обитатели Фив не очень-то почитали финикийцев, а цирюльник был известен своими чудачествами, то возле него сразу образовался кружок.
Не отвечая, Агама перешагнул порог.
Пользуясь тем, что его широкие плечи пугали насмешников, он поспешил завернуть за угол улицы.
Еще не успев сделать тридцати шагов, он снова услышал голос цирюльника за своей спиной. Пират испугался преследования; он обернулся, готовый защищаться.
Человек догонял его бегом. Туника его, сделанная из кожи, открывала голые ноги, худые как у обезьяны. Агама поспешно схватился за кинжал, скрытый под одеждой.
Маленький цирюльник на этот раз был один и должен был дорого поплатиться за свои насмешки.
– Остановись, господин! – крикнул он. – Я могу тебе быть полезен!
– Единственная для меня услуга, чтобы ты убирался, собака!
– Подожди минутку! Сколько ты заплатишь, если я укажу тебе тот дом, который ты ищешь?
– Убирайся, плут! Я не такой доверчивый иностранец, чтобы ты мог меня так легко надуть.
– Я честный ремесленник, но мое ремесло часто помогает мне видеть много тайных событий, таких, например, как побеги рабов.
При этих словах купец сразу переменил тон:
– Ты знаешь, где находится моя беглянка?
– Очень может быть. Она рыжая, не так ли?
– На ней зеленая одежда. Ты ее видел?
– Да, я ее видел сегодня утром, в тот момент, когда корабль подходил.
– И это все? Проклятый плут! Убирайся!
– Я еще был на набережной, как вдруг заметил старуху и рядом с ней молодую, кутавшуюся в огромное покрывало, чтобы скрыть свои странные одежды. Обе женщины шли быстро. Клянусь Тифоном, тогда я сказал себе, что это подозрительно, и последовал за ними. Теперь я знаю, где она.
– Где же?
– Я тебе этого не скажу. Ты был со мной недостаточно почтителен! – отрывисто ответил маленький человек.
Агама достал из-за пояса скромный слиток свинца и бросил ему.
– Разве она так дешево стоит, твоя дикая женщина? – скорчил гримасу цирюльник. – В таком случае не стоит терять времени. Прощай, я пойду спать.
– Сколько же ты хочешь?
– Золотое кольцо!
Взбешенный Агама бросился на него с поднятым кинжалом.
– Говори сейчас же, или я тебя убью!
Но ловкий цирюльник увернулся и замахнулся в свою очередь бритвой с комическим видом.
Пират понял, что последнее слово осталось не за ним; он отвязал одно из золотых колец, висевших на его груди, по обычаю путешественников, в виде ожерелья.
Цирюльник прикинул его на ладони.
– Ну, ладно, оно также тяжело. Следуй за мной. Мне будет нелегко объяснить туда дорогу.
Импровизированный проводник пустился вдоль улиц, по обеим сторонам которых тянулись открытые лавки. В этот час они закрывались.
Голые рабы тащили просмоленные длинные доски, которые вставлялись в нарочно сделанные для этого выемки с помощью сильных ударов кулака по дереву, и они укрепляли их еще бронзовыми перекладинами.
Лавочник запечатал ставни печатью из глины, смоченной слюной. Затем все удалились медленно, как люди, привыкшие к сидячей жизни.
Одежда их состояла из верхней рубашки; огромные завитые парики из овечьей шерсти мрачно обрамляли их одутловатые лица. Их добрые выпуклые глаза бросали на Агаму удивленные взгляды. Один ювелир сразу определил цену дорогого пояса из золота и эмали, украшавшего одежду чужестранца.
– Сделай-ка такое же, Татим-Хаби, тогда и ты будешь так же искусен, как я! – кричал ему маленький цирюльник, знавший всех и скользивший с ловкостью ужа между прохожими.
Рабочие выходили из красильни; они все время озирались, чтобы лучше разглядеть пурпур финикийской ткани. Их руки по локоть были окрашены в голубой цвет.
– Эй, товарищи! – окликнул цирюльник. – Сейчас видно, что ваша грязная вода воняет. От вас так и несет дохлой рыбой.
Этот зубоскал, вооруженный бритвой, был почти гол в своей жалкой одежде. Его глаза кровоточили вследствие болезни, полученной при спанье под открытым небом в холодные ночи. Но, несмотря на все это, он был счастлив, так как мог каждую минуту удовлетворить свою единственную потребность – привлекать всеобщее внимание.
Тщеславие скорее, чем жадность, как и желание приобрести значение в глазах чужестранца, заставило его выдать убежище бедной девушки.
– Вот их жилище! – указал он на узкий коридор, который углублялся между двух закрытых лавочек.
В это самое время в коридоре послышался сильный шум.
Какой-то пьяный человек отбивался от огромной негритянки, которая выталкивала его вон.
– Убирайся, пьяница, или я позову полицию! – кричала она.
На ней был передник простолюдинки, сшитый из белой холстины, который обнаруживал огромные груди, татуированные голубой краской. Серебряные браслеты, широкие и выпуклые, едва закрывались на ее мясистых руках. Ее волосы, заплетенные в виде жирных шнурочков, оканчивающихся маленькими шариками из земли, спускались вокруг ее лица с приплюснутым носом. На каждой ее щеке красовались по три царапины. Плоское серебряное кольцо, вдетое в правую ноздрю, еще более увеличивало ее сходство с мордой быка.
– Бенелеба! – приветствовал ее маленький цирюльник, едва доходивший ей до плеча. – Я веду к тебе богатого гостя.
Бенелеба улыбнулась финикийцу. Ее огромные глаза сверкнули, осветив все лицо, а толстые губы обнаружили два ряда восхитительных зубов.
– Войди, о чужестранец, и будь дорогим гостем в нашем дворце счастливых дней.
– Хозяйка, – шепнул цирюльник, – твоя беглянка должна быть здесь, но будь ловка, так как может случиться, что в этом доме есть еще двери, кроме этих.
Эта пивная лавочка была такая же, как и все пивные лавочки в Фивах. Стены, оштукатуренные известкой, пестрели всевозможными надписями, где преобладало слово «пить»: «Пей, а затем проспи свой хмель», «Я выпил восемнадцать чаш вина», «Вино IV года из Синны самое лучшее», «Пиво из проса лучше вина IV года». И еще много других, восхвалявших прелести местных красоток. Попадались такие игривые изречения: «Опустошив одну – наполнить другую». Таков девиз неизвестного философа, который нарисовал кубок и рядом прислужницу.
Глубину залы занимали темные пузатые амфоры с запечатанными горлышками, помещенные одна на другой. На них крупными буквами красовались надписи, обозначавшие названия и год вин. Налево стояли бочонки с пивом. Справа же помещались более изысканные сосуды: графины из стекла и алебастра, заключавшие в себе пальмовую водку. Запах всевозможных сиропов, перемешиваясь с запахом пьяниц и крепким ароматом женских тел, делал атмосферу еще более тяжелой и удушливой.