С крючка на двери я хватаю запасные ключи от маминой машины, надеваю куртку и иду через кухню, где все еще сидит мама.
– Ты куда? – спрашивает она.
– На улицу, – говорю я и выхожу за дверь, не дожидаясь ответа.
Поездки на автомобиле в темное время суток всегда помогают мне развеяться. Сам не знаю, почему. Безусловно, это не из-за красивых видов: в нашем городке Палома, штат Канзас, с населением 38 000 жителей смотреть особо не на что. Наверно, мне просто легче найти оправдание своему одиночеству, когда я нахожусь в движении.
Я проезжаю мимо шикарных торговых рядов в центре Паломы, мимо офисов местных фирм и антикварных лавок. За ними, на отшибе, одиноко стоит «Макдоналдс» – единственное свидетельство того, что корпоративная Америка признает наше существование. В остальном наш маленький городок – это лабиринт жилых кварталов. Некоторые представляют собой окраинные типовые комплексы с одинаковыми мини-коттеджами, другие – элитные поселки, где дома украшены нарядными круглыми окнами, а в садах и огородах применяются только органические удобрения. Есть еще крошечные забытые улочки с ограждениями из проволочной сетки, которые патрулируют немногочисленные силы нашей полиции.
Сам не знаю, как я оказываюсь у здания старшей школы, паркуюсь на стоянке. Ночью наша школа выглядит совсем иначе: пустое тело с потухшими глазами. В лобовое стекло я смотрю на трехэтажное сооружение из кирпича и стекла, а сам только и вспоминаю тихие звуки поцелуев и шепот: Я люблю тебя.
Пытаюсь представить, что чувствует человек, когда целуется. Сам я никогда не испытывал желания прикоснуться к чьим-то губам. И отказываюсь верить в то, что поцелуй порождает симфонию скрипок, головокружительную смену образов, взрыв чувств в груди или что там еще бывает.
Смотрю на свои руки. Подношу два пальца к лицу, к губам.
Ничего. Никаких ощущений.
Некоторое время сижу неподвижно, потом отнимаю руку от лица. Выхожу из машины, хлопаю дверцей, внезапно смущенный своим поступком. Смущенный тем, что вообще об этом задумался. Я забираюсь на капот машины, прислоняюсь спиной к ветровому стеклу и, сунув руки глубоко в карманы, смотрю вверх. По всему небосводу рассыпана наша галактика, и мне кажется, что я нахожусь в ее чреве. Я – крошечная песчинка.
Знаю, что Земля вращается вокруг своей оси с огромной – для нас – скоростью. Знаю, что вокруг Солнца она летит еще быстрее. Знаю, что скорость вращения нашей галактики – Млечного Пути – вообще бешеная. Но, лежа здесь, я не ощущаю движения – нахожусь в состоянии полнейшего покоя. Делаю вдох, задерживаю дыхание и на счет десять выдыхаю. Облачко пара поднимается над моей головой и растворяется в черном небе.
Ты сделал свое дело, говорит мне внутренний голос. Тебе больше нечего сообщить школе. На этот счет волноваться бессмысленно.
Но в ушах продолжает звучать девичий голос, тихий, хриплый и сладостный.
Джунипер Киплинг
С понедельника каких только версий я не слышала.
Версий о том, какой же скотиной надо быть, чтобы совращать учащихся.
Версий о том, какая же блудливая тварь соблазняет учителей.
Столовая подобна волчьему логову.
За каждым столом морды с острыми клыками.
Непонятное зверье в очереди за мной тявкает и лает –
сегодня им бросили на растерзание свежий кусок мяса.
Список кандидатов, вывешенный Клэр.
– Эти списки кандидатов в комитет по самоуправлению – смех один. Умереть и не встать…
– Представляешь, Мэтт Джексон выдвинул свою кандидатуру…
– …и Оливия Скотт. Вообще… да?
– Да уж.
– Говорят, Оливия – классная девчонка. Но та-ака-ая шлю-юха. Бре-е-ед какой-то!
– Ага. Кстати, слышали, что в выходные она зажигала с Дэном Силверстайном?
– Спорим, это она крутит роман с учителем? Ой, поняла. Я – гений. А что если те ребята – это такая дымовая завеса распущенности?
(Я набрасываюсь на них, потому что напряжение этой недели копится и копится,
и я больше не в силах сдерживаться.) – Не смейте!
Наша школа – это организм,
умышленно отравляющий себя, вводящий в себя яд внутривенно.
Ехидство, ненависть, желчь.
Неудивительно, что меня тошнит.
Немая сцена.
Два блестящих рта округлились в букву «О»,
четыре подведенных глаза таращатся на меня.
Прежде я не видела этих девиц.
И надеюсь, что никогда больше не увижу.
Раз они порицают Оливию за то, что она раздвигает ноги,
они и меня станут осуждать, если узнают –
флаг им в руки.
Разве количество партнеров имеет значение? Как и рост,
вес, цвет глаз?
Возраст?..
Ну нет, нет, разумеется, это не так,
ведь нам с малых лет внушают, что взрослых надо слушаться;
ведь, отказывая кому-то, отвергая кого-то, приходится демонстрировать железную, несгибаемую волю, если тебе с малых лет внушают, что нужно приспосабливаться, смиряться, угождать;
ведь возраст имеет значение – я это знаю.
Клянусь.
– Извини, Джунипер, – говорит одна из девиц. – Я не хотела…
Я быстро иду прочь от нашего столика. Оливия с Клэр смотрят на меня во все глаза,
словно я создана из космической пыли
и они никак не могут наглядеться на мое необычное, нездешнее сияние.
Чей-то потрясенный взгляд в коридоре, по которому я чуть ли не бегу.
Второй, третий, четвертый шокированные взгляды, обращенные на девчонку, которая выказывает свое волнение у всех на виду.
Закрываю лицо ладонью, растопырив пальцы.
Создаю иллюзию, что никто не видит, как я иду мимо них, – если бы, если бы…
За угол, в дверь, запираюсь. Дрожу, трепещу…
Наконец-то я одна.
Свет отражается от стен уборной,
звонким эхом рикошетит внутри кабинок.
Минуты. Спокойствие, словно солнцезащитный крем, размазывается по моей коже.
Где-то под ребрами скопился крик.
Я сую пальцы под горячую воду. Они краснеют.
Смотрю на свое отражение в зеркале, но что-то в моих глазах не так.
Я не влезла в свою шкуру
и не могу заставить себя поверить, что
между нами все кончено, кончено, кончено.
Клэр Ломбарди
Вам знакомо состояние, когда до того стыдно за кого-то, что хочется залезть под одеяло, метаться и кричать: Какого черта ты это сделал?!
Никогда бы не подумала, что испытаю подобное унижение – и из-за кого?! – из-за Джунипер. Она всегда такая собранная, порой кажется, что она и вовсе не живой человек.
Нет, она не идеальна. Идеальных людей не бывает. Я тоже не идеальна.
И все же даже как-то приободряет, что Джунипер проявила слабость на виду у всей школы. Накричала в столовой на двух незнакомых девиц. Идеальные девушки так не поступают. Я никогда не делала ничего столь зазорного.
Можете осуждать меня, но своим проколом Джунипер подарила мне ощущение, будто я выиграла какое-то негласное соревнование.
– Что это было? – в недоумении спрашивает Оливия, глядя подруге вслед.
– Понятия не имею. Пойду посмотрю, может, она захочет поговорить. – Я встаю из-за стола, запихиваю мусор в бумажный пакет.
– Да не станет она разговаривать, – предупреждает Оливия. – Помнишь концерт прошлой зимой?
Я морщусь. Трудно забыть выступление Джунипер в декабре прошлого года. В середине последней части концерта она сбилась в связующей партии и опустила смычок, аккомпаниатор тоже перестал играть, и в зале наступила мертвая тишина. Эту завершающую часть – семиминутный отрывок завораживающей виртуозности – ей пришлось начать сначала. Когда публика разошлась, Джунипер заперлась в туалете, и ни родители, ни Оливия, ни я никакими уговорами не могли заставить ее открыть дверь.
Через полчаса, спокойная и собранная, она вышла сама. О том концерте она до сих пор не упоминает.
– Все же я попытаюсь, – не отступаю я.
– Бог в помощь, – напутствует Оливия.
Хмурясь, я поправляю на плечах рюкзак: девять килограммов учебников, тетрадей и переполненных папок. Иду из столовой, думаю: Оливия и сама могла бы попытаться поговорить с ней, от нее бы не убыло. Но Оливия никогда не лезет в душу ко мне или к Джуни, не навязывает свою заботу. Кажется, ей не нравится такая близость.