Четверть жизни!
Высказанная мною мысль заставила ее надолго задуматься. В отличие от меня, цифры никогда не были ее стихией.
- Более, - наконец заключила она, - гораздо более. Например, я люблю поспать часов десять.
- Еще хуже, - заметил я. - Добавь к этому часов восемь на работе без тебя. А еда? Эта отвратительная привычка - необходимость есть...
- Хорошо, я обязательно буду брыкаться, - заверила она.
Эта беседа происходила за ленчем как раз в тот самый день, когда начиналось наше так называемое счастье.
Обычно мы встречались в баре "Волонтер", расположенном недалеко от моей конторы. Кэри пила сидр и с завидным аппетитом поедала холодные сосиски. Я был свидетелем, как однажды она за один присест съела пять сосисок, а потом еще и яйцо всмятку.
- Если бы мы стали богатыми, - отметил я, - ты бы не тратила столько времени на приготовление еды.
- Кто знает, возможно, еда отнимала бы у нас еще больше времени. Вот смотри, эти сосиски... Хоп, и их уже нет. Разве за такое короткое время мы бы управились с икрой?
- А еще голавль, запеченный в тесте.
- И совсем небольшой зажаренный весенний цыпленок с зеленым горошком.
- А суфле "Ротшильд"?
- Ох, пожалуйста, не нужно быть богатыми, - взмолилась она. - Мы бы сразу же разлюбили друг друга, если б у нас появились большие деньги. Я стала бы такой полной...
- Для меня твоя внешность не играет никакой роли.
- Ну не скажи, - запротестовала она. - Ты сам прекрасно понимаешь некрасивых и толстых не любят.
Разговор как-то сам по себе внезапно оборвался. Кэри была еще слишком юной, чтобы быть мудрой, но ее возраст уже позволял ей хорошо понимать, что не всякую мудрость можно высказать вслух.
Я возвратился в величественное здание своей конторы, где повсюду стекло, стекло, стекло и блестящий мраморный пол, и современные скульптуры в альковах, похожие на статуи святых в католических соборах. Я работал помощником бухгалтера (перезревшим помощником бухгалтера), и само величие этого здания делало мое дальнейшее продвижение по служебной лестнице почти что невероятным. Чтобы подняться выше первого этажа, мне самому нужно было бы стать чем-нибудь вроде изящной статуэтки.
В небольших и не очень комфортабельных конторах в Сити одни клерки умирают, другие занимают их места на служебной лестнице; опытные джентльмены следят за младшими коллегами, помогают им, опекают их, как в романах Диккенса. Но здесь, в огромном производственном помещении, с мерным постукиванием телетайпов, стрекотанием машинок каждый сотрудник чувствует, что человека, не закончившего специального колледжа для привилегированных особ, шансов сделать карьеру нет никаких. Не успел я сесть на место, как по селектору разнеслось:
- Мистера Бертрама приглашают в десятую комнату. Мистер Бертрам - это я.
- Кто там находится в этой десятой комнате? - спросил я.
Никто не знал. Кто-то предположил:
- Это, наверное, где-то на восьмом этаже.
В голосе слышалось глубочайшее уважение, как будто речь шла о вершине Эверест - восьмой этаж вознесся в небо настолько высоко, насколько разрешали в то время предписания лондонского муниципалитета.
- Кто занимает десятый кабинет? - спросил я у лифтера.
- Неужели не знаете? - хмуро удивился он. - Вы давно здесь работаете?
- Пять лет.