Финни медленно пошел по направлению к вышке. Может, он надумал, чтобы мы отнесли ее к реке и сбросили в воду, а может, просто хотел рассмотреть поближе, ему всегда было интересно все рассматривать вблизи. Но что бы Финни ни задумал, он обо всем забыл, подойдя к вышке. Кто-то оставил рядом с ней большой тяжелый набивной кожаный мяч для лечебной физкультуры.
Он поднял его.
– Вот, – сказал Финни, – видишь? Это все, что нужно для спорта. Как только было изобретено колесо, возник и спорт. Что касается этого… – Он обхватил медицинский мяч левой рукой, а в правой поднял и протянул вперед грязный волан. – Это перышко – идиотизм; единственное, для чего оно годится, – это для эни-мини-майни-мо[5]. – Он выпустил мяч и начал с отвращением выдергивать перышки из волана, словно выбирал клещей из собачьей шерсти. Когда в руке у него осталась только резиновая головка с единственным торчащим пером, он изо всех сил зашвырнул ее куда-то далеко вперед. С бадминтоном было покончено.
Он снова поднял медицинский мяч и с удовольствием взвесил его в руке.
– Вообще ничего, кроме круглого мяча, не требуется.
Хоть он редко это сознавал, за Финеасом постоянно наблюдали – как за погодой. В дальнем конце площадки игравшие в бадминтон почуяли изменение направления ветра, до нас донесся их клич. Поскольку мы не отозвались и не пошли к ним, они начали постепенно приближаться сами.
– Думаю, сейчас самое время начать новые упражнения, согласен? – сказал мне Финни, склонив голову набок. Потом он медленно обвел подошедших товарищей взглядом, исполненным какой-то полуосознанной решимости, целью которого было увлечь людей своей последней идеей. Дважды моргнув, он добавил: – Можно начать с этого мяча.
– Давайте сделаем так, чтобы это имело какое-то отношение к войне, – предложил Бобби Зейн. – Ну что-то вроде блицкрига или вроде того.
– Блицкриг, – с сомнением повторил Финни.
– Можно придумать что-нибудь наподобие бейсбольного блицкрига, – сказал я.
– Мы назовем это блицкригбол, – подхватил Бобби.
– Или короче – блицбол, – поразмыслил вслух Финни. – Да, блицбол. – Потом, бросив выжидательный взгляд на окружающих, воскликнул: – Ну, начнем? – и без предупреждения бросил мне тяжелый мяч.
Я поймал его обеими руками и прижал к груди.
– Беги! – приказал Финни. – Нет, нет, вон туда! К реке! Беги!
Я помчался к реке, окруженный толпой нерешительных товарищей; они догадывались, что, по всей вероятности, являются моими противниками по блицболу.
– Не жадничай! – вопил Финни. – Отдай другому! Иначе, – он ритмично выкрикивал слова на бегу, – мы окружим тебя и кто-нибудь собьет тебя с ног.
– Попробуйте! – Я увильнул от него, продолжая прижимать к себе мяч. – Что это за игра?
– Блицбол! – закричал Чет Дагласс, хватая меня за ноги и валя на землю.
– Это совершенно не по правилам, – сказал Финни. – Руками действовать нельзя, когда сбиваешь того, кто владеет мячом.
– Нельзя? – пробормотал Чет, сидя на мне верхом.
– Нельзя. Руки надо держать скрещенными на груди, вот так, а того, у кого мяч, просто подсекать. Плечами тоже нельзя работать. Ладно, Джин, начинай сначала.
– Может, теперь кто-нибудь другой возьмет мяч? – быстро предложил я.
– Нет, после того как тебя против правил сбивают с ног, мяч остается у тебя. Все в порядке, продолжай. Вперед!
Мне не оставалось ничего иного, кроме как снова пуститься наутек, между тем как остальные с новым энтузиазмом затопали вокруг меня.
– Бросай его! – приказал Финеас. Бобби Зейн был более-менее открыт, и я бросил мяч ему; тот был таким тяжелым, что Бобби принял мою передачу только у самой земли. – Прекрасно, молодцы, – прокомментировал Финни, продолжая мчаться вперед на предельной скорости. – Когда передаешь мяч партнеру, он и должен коснуться земли. – Бобби, ища защиты, попятился ко мне. – Вали его! – заорал мне Финни.
– Валить?! Ты что, спятил? Он же из моей команды!
– В блицболе нет никаких команд, – с явным раздражением крикнул он, – здесь все – противники. Вали его!
Я свалил.
– Отлично, – сказал Финни, распутывая нас. – Теперь мяч снова переходит к тебе. – Он передал мне свинцовый снаряд.
– Я считал, что мяч переходит…
– Нет, ты, естественно, снова завладел мячом, когда свалил противника. Беги.
Я снова помчался. Чумной Лепеллье бежал размашистым шагом вне пределов моей досягаемости, не следя за игрой, бессмысленно следуя за мной по пятам, как дельфин за проходящим кораблем.
– Чумной, лови! – Я бросил ему мяч поверх нескольких голов.
Пойманный врасплох, Чумной сокрушенно задрал голову, отшатнулся, присел, чтобы мяч не попал в него, и, как это часто с ним случалось, выпалил первое, что пришло ему в голову:
– Он мне не нужен!
– Стоп, стоп! – закричал Финни голосом рефери. Все замерли, Финни поднял мяч и, держа его в руках, продолжил: – Сейчас Чумной продемонстрировал нам одно очень важное правило игры. Принимающий может по собственному желанию отказаться принять пас. Поскольку все мы соперники, мы можем и будем все время играть друг против друга. Это правило назовем правилом отказа, или правилом Лепеллье. – Мы все молча кивнули. – Итак, Джин, мяч по-прежнему твой, разумеется.
– По-прежнему мой? Ради бога! Еще никто кроме меня не владел мячом.
– У них тоже будет возможность. И еще: если на отрезке между вышкой и рекой твоя подача будет отклонена три раза, ты возвращаешься на исходную позицию, и все начинается сначала. Естественно.
Блицбол стал сюрпризом того лета. В него играли все. Не удивлюсь, если в какой-то форме он и теперь популярен в Девонской школе. Но никто не умел играть в него так, как играл Финеас. Невольно он изобрел игру, которая позволяла максимально раскрыть все его спортивные дарования. Учрежденные им правила ставили владеющего мячом в вопиюще неравное положение по сравнению с остальными игроками, поэтому Финеас практически каждый день, оказываясь на этой позиции, из кожи вон лез, чтобы превзойти самого себя. Увиливая от волчьей стаи, в которую превращались остальные игроки, он использовал отходы назад, обманные движения и приемы массового гипноза, бывшие настолько эффективными, что это удивляло даже его самого; несколько игр спустя я стал замечать, как он, довольный собой, тихо хмыкает – словно сам себе не веря. Во время игры, продолжавшейся без перерыва, он также обладал преимуществом неисчерпаемого потока энергии – я ни разу не видел, чтобы она у него иссякала. Я никогда не видел его уставшим, задыхающимся, испытывающим перегрузку или обеспокоенным. И на рассвете, и в течение всего дня, и в полночь Финеас всегда был полон этой ровной несокрушимой энергии.
С самого начала было ясно, что никто другой так не приспособлен к какому бы то ни было виду спорта, как Финни – к блицболу. Я это сразу увидел. А почему бы и нет? В конце концов, это же он придумал игру, разве не так? Неудивительно, что он был в ней невероятно хорош, в то время как мы, остальные, только создавали сумятицу на поле – каждый по-своему. Наверное, и поделом нам было, раз мы предоставили ему одному устанавливать правила игры. На самом деле я не слишком задумывался об этом. Какая разница? Это ведь всего лишь игра. И прекрасно, что Финни мог проявить себя в ней. Точно так же, во всем своем блеске, он проявлял себя и во многом другом – например, в отношениях с товарищами по общежитию, с преподавателями; в сущности, Финни привлекал к себе и очаровывал всех, с кем сталкивался. И это меня тоже радовало. Естественно – он же был моим соседом по комнате и лучшим другом.
У каждого в жизни есть исторический момент, который ему особенно дорог. Это момент, когда эмоции приобретали над ним наибольшую власть, так что потом, когда этот человек слышит слова: «сегодняшний мир», или «жизнь», или «действительность», он соотносит их именно с этим моментом, даже если с тех пор прошло полвека. Благодаря выпущенным тогда на волю чувствам в душе человека остается особый отпечаток, и его он проносит через всю жизнь.