На тридцать убийств. Последняя несостоявшаяся жертва сбежала, и только благодаря ей им удалось распутать этот моток электропроводов. Фролов улыбнулся придуманной только что метафоре. Нет, все-таки Толик прав. Каждый должен заниматься своим делом. Бухгалтер, милиционер, электрик… Тьфу ты!
— Фролыч, по коням! — в кабинет влетел Цыганков.
— Куда?
— Наш пациент обитает в Подлесном.
— Откуда слив? — спросил Фролов, но, увидев улыбку на лице Анатолия, добавил: — Ах да, обаяние или срок давности!
— Где-то там. Ладно, хватит болтать. Ты на машине?
Сашка достал ключи и бросил Толику.
— У Шасыной масыны хоросые сымны.
— Я бы даже сказал: у Шаньки новенькие шанки, — улыбнулся Цыганков.
— Да, навел на нас жути этот Мансуров.
Оба молчали и смотрели на старое двухэтажное здание. Александру даже показалось, что ДК чулочной фабрики излучает зло. От чего ему стало тревожно.
— Я как-то спросил у Шахматиста, — чтобы успокоиться, произнес Фролов, — закончил бы он убивать, если бы все-таки смог извести шестьдесят четыре человека.
— И что он ответил? — поддержал разговор Цыганков.
— «Всегда можно взять еще одну доску и начать новую игру», — сказал он мне.
Снова наступила тишина. Дом черными глазницами окон взирал на пришельцев сквозь безмолвную темноту.
— Не пойму я, зачем им все это? — скорее сам у себя спросил Фролов. — Ведь можно же просто собирать марки, значки, открытки…
— Ты опять? Ну ладно, объясню. Любое увлечение сродни мании, — нравоучительно произнес Цыганков. — Был у нас один Филателист. Так он на марки заманивал двенадцатилетних пацанов.
Фролов понимающе кивнул.
— Суки больные. — Сашка посмотрел на приятеля, будто сомневался, рассказать ему или нет, потом все-таки решился: — Мне вчера сон какой-то странный приснился. Сижу я не то в инвалидном кресле, не то на электрическом стуле.
Саша замолчал в ожидании какого-нибудь острого словца от Цыганкова, но тот только нахмурился и кивнул, мол, рассказывай, я тебя слушаю. От этого Фролову стало как-то жутко. Что-то похожее на плохое предчувствие пробежало по животу, проскользнуло в грудь и мокрыми холодными пальцами сжало сердце.
— Понимаешь, я-то стул электрический только в кино видел, а тут так натурально все, будто я каждый день вокруг этой сидушки пробегаю. Сижу я, значит, а ко мне разные проводки и датчики подходят…
— Так, может, это детектор лжи? — предположил Толик.
Долгожданная реплика приятеля не ослабила хватки щупалец страха и предчувствия (да, все-таки это было оно).
— Нет, я думаю, это был электрический стул или инвалидное кресло, переделанное под него. — Саша посмотрел на напарника, но тот лишь кивнул, соглашаясь. — Я чувствую, что меня бьет током… сильно бьет. Я даже прикусываю язык… я его откусываю… я вижу, как окровавленный кусок падает мне на рубаху и, оставляя след, словно улитка, сползает вниз к ремню. А меня все бьет и бьет. Мои мышцы сковало настолько, что, казалось, они вот-вот лопнут от напряжения. Но ничего этого не происходит. Я не умираю и не просыпаюсь от ужаса и боли. Сколько это происходит, не знаю. Мне кажется, всю ночь. Я просыпаюсь только тогда, когда слышу: «Тисэ, мысы, кот на крысэ…»
— Ты знаешь, когда мы вышли на след Филателиста, мне каждую ночь снились гребаные почтовые марки и голые пацаны.