Он сказал, что у ИГИЛ множество ресурсов и опыта. На самом деле группировка была создана втайне задолго до того, как вышла на мировую арену. Среди ее членов были образованные люди из западных стран, хорошо тренированные офицеры безопасности из президентской гвардии Саддама Хусейна и бывшие последователи «Аль-Каиды». «Вы думаете, мы принимаем к себе всяких недоумков? – спросил Абу Юсаф. – Вовсе нет. У нас собрались люди со всего мира. У нас есть братья из Великобритании с университетскими степенями, и родились они в самых разных странах: Пакистане, Сомали, Йемене и даже Кувейте». Позже я поняла, что он говорил о четверых тюремщиках из ИГИЛ, которых несколько заложников будут называть «битлами»: джихадист Джон и еще трое парней, говоривших с английским акцентом.
Я спросила, что заставило Абу Юсафа присоединиться к группировке. Он сказал, что по горло сыт лицемерием западных правительств, которые всегда говорят о важности прав человека и свободы вероисповедания, но в то же время относятся к мусульманам, как к гражданам второго сорта. «Посмотрите, как к нам относятся в Европе, – сказал он мне. – Я хотел быть частью общества, в котором я вырос, но всегда чувствовал, что обо мне думают: «Ты всего лишь какой-то мусульманишка, ты всего лишь марокканец, и мы тебя не примем».
Он сказал, что вторжение Соединенных Штатов в Ирак в 2003 году было несправедливым: там не было никакого оружия массового поражения, иракцев пытали в Абу-Грейб, и никаких последствий для американцев за это не было.
– А после этого они показывают на нас и говорят, какие мы варвары.
– Вы говорите, что вы против убийства невинных, – сказала я. – Так почему же вы похищаете и убиваете ни в чем неповинных людей?
Несколько секунд он молчал, потом сказал:
– Каждой стране выпадает шанс освободить своих людей. Если они не пользуются им, то это их проблема. Мы на них не нападали, это они напали на нас.
– Так чего вы ожидаете, если берете людей в заложники? – ответила я.
Тогда он начал рассказывать о своем марокканском дедушке, который боролся за свободу с французскими колониалистами, и проводить параллели между тем джихадом и сегодняшним. «Все это последствия того, что американцы пытаются сделать Ирак своей колонией, – сказал Абу Юсаф. – Теперь мы начинаем джихад, чтобы освободить мусульманский мир».
Но мой дедушка тоже боролся за свободу Марокко. Когда я была маленькой, он рассказывал мне о том «джихаде», о том, как мусульмане и их «еврейские братья» боролись за то, чтобы изгнать французов, захвативших земли предков. «Мы не убивали женщин, детей и вообще гражданских лиц, – говорил мне дедушка. – Это во время джихада не позволяется». То восстание совершенно не было похоже на ужасы, которые творило ИГИЛ.
– Но то была его страна, – сказала я. – А это не ваша страна.
– Но это мусульманская страна. Это страна всех мусульман.
– Я выросла в Европе, как и вы. Я тоже училась в Европе.
– Так почему вы до сих пор верите в то, что европейская система правильная и справедливая? – спросил он.
– А какая у нее есть альтернатива?
– Альтернатива – это халифат.
Наш спор разгорался, становясь все более личным. Между нашими биографиями, казалось, было так много общего. Тем не менее, мы выбрали разные пути, и мой путь Абу Юсаф никак не мог назвать ни «правильным» для женщины-мусульманки, ни исламским путем.
– Зачем вы с собой это делаете? – спросил он. – Вы действительно верите, что Запад нас уважает? Относится к мусульманам как к равным? Единственный верный путь – это наш путь, – под этим он имел в виду так называемое Исламское государство.
– Я читал то, что вы пишите, – сказал он. – Вы брали интервью у главы «Аль-Каиды» в странах исламского Магриба. Почему вы всего лишь репортер? Почему вы не ведете свое телешоу на немецком телевидении? Почему вы не делаете карьеру в Германии и не получаете всего того, что заслужили?
Я не могла притворяться, что не понимаю, о чем он говорит. Мусульманке в Европе было порой непросто вступать в эпоху зрелости и расти профессионально. Я не носила платок на голове, я считала себя либералкой и феминисткой. Я была соавтором книги о том, как отыскали последнего фашиста в Каире, и выигрывала престижные гранты в Америке. Но Абу Юсаф был прав: у меня не было своего телешоу в Германии. Чтобы вырасти в моей родной стране как иммигрант-мусульманин или даже как ребенок переселенцев из мусульманской страны, нужно строго соблюдать предъявляемые требования и восхвалять европейскую прогрессивность. Если вы слишком громко критикуете правительство или поднимаете серьезные вопросы, начиная с внешней политики и заканчивая исламофобией, ответный удар может быть достаточно сильным.
Я, безусловно, не могла согласиться с Абу Юсафом насчет того, что халифат – это решение всех проблем. Но мне ничем не могла помочь и мысль о том, что западное общество и политики не достигли особых успехов, пытаясь что-то противопоставить политике, которая делает радикалами таких молодых людей, как он. Увеличение штата спецслужб, которые налагают на людей все больше ограничений, – это не решение, и всемирные разведывательные службы, которые вмешиваются в частную жизнь как виновных, так и ни в чем неповинных людей, – это тоже не решение. Абу Юсаф был из поколения молодых мусульман, которые стали радикалами из-за вторжения в Ирак, подобным же образом молодые люди из предыдущего поколения становились радикалами из-за советского вторжения в Афганистан в 1979 году. Он чем-то напоминал мне моего младшего брата, и я чувствовала себя старшей сестрой, которая должна его защитить. Но я знала, что с этим уже опоздала.
– Возможно, вы правы: нам приходится сталкиваться с дискриминацией, а мир несправедлив, – сказала я. – Но то, что вы делаете, нельзя назвать джихадом. Вы бы пошли путем веры, если бы остались в Европе, и сделали бы карьеру. Это было бы намного труднее. А вы пошли самым простым путем.
Несколько секунд мы молчали.
Абу Юсаф настаивал на том, чтобы отвезти меня обратно в Антакью, а не возвращаться на место нашей встречи, и к тому времени мы как раз добрались до моего отеля. Я поблагодарила Абу Юсафа и выбралась из машины. Даже в этот час в кофейнях было много людей, которые ели после полуночи, как это принято в Рамадан, но я все равно нервничала. Абу Юсаф говорил с такой непоколебимой уверенностью и яростью. «Те, кто нападет на нас, получат удар в самое сердце своей страны, – сказал он. – Не важно, будет ли это США, Франция, Бразилия или какое-нибудь арабское государство».
«Мы теряем одного за другим, – подумала я. – Этот человек мог стать кем-то еще. У него могла быть совершенно другая жизнь».
Глава 1
Чужак в чужом краю. Германия и Марокко, 1978–1993 года
Когда я родилась, у меня были густые курчавые черные волосы и большие карие глаза. В нашем районе Франкфурта мои родители были практически единственными иммигрантами, и я стала местной достопримечательностью. Уже тогда у меня было достаточно выразительное лицо, и я привлекала внимание, потому что не была похожа на немцев. Когда меня приводили в парк, многие родители отвлекались от своих детей и подходили, чтобы посмотреть на меня. Во Франкфурте, неподалеку от Клеттенбергштрассе, где у нас была квартира, размещалось много американских солдат вместе со своими семьями, и они всегда относились к нам с теплом.
– Ты выглядишь совсем не так, как все эти дети, – позже говорила мне женщина, которую я называла своей немецкой крестной матерью, Антже Эрт. – Ты выглядишь так враждебно, когда на что-то злишься. Люди могут подумать, что ты злая. Но они не смогут не влюбиться в тебя, такого смешного и красивого ребенка.