Потом они катались в снегу, задыхаясь от морозного воздуха и злобы. От Лысого пахло табачной вонью, он слабел и пытался отползти от Пашки, но Пашка в остервенении вдавливал его в снег. Сзади ударили. Пашка ткнулся носом в Лысого и ослеп от ударов, посыпавшихся на него с двух сторон.
– Ну-ка, отвали, шакалы! – крикнули где-то недалеко. Удары прекратились.
Пашка сел, отряхиваясь от снега и зажимая кровоточащий нос. Рядом с ним стоял Роберт.
– Ну, чего ты затылок-то подставляешь? – насмешливо кривился он. – Вот и завалил он тебя по-шакальи.
Пашка сплюнул кровью.
– У нас один на один принято и сзади не бьют.
– Где это у вас? А-а, ты ведь с материка, с Луны, значит. Запомни, в жизни нет правил, здесь бьют, когда выгодно… – Роберт замер, словно прислушиваясь к себе. – Нет, Павлуха, наверное, ты прав, но затылок береги на будущее. Дойдешь до школы?
– Дойду, – хмуро бросил Пашка и пошел в класс.
Роберт смотрел ему вслед.
Пашка опоздал на урок. Во время звонка он еще умывался, разглядывая в зеркале разбитую губу. Стукнув в дверь с табличкой «4-а» класс, он вошел под пристальными взглядами своих новых одноклассников. На передней парте хихикнула девчонка.
– Так, – строго сказала учительница. – Начинаем с опозданий, Лобов? И что это у тебя с лицом?
– Упал, Маргарита Андреевна, – оправдывался Пашка.
– Упал? – учительница, пристально глядя на него, махнула рукой, садись, мол, и, поднявшись из-за стола, как-то непривычно просто обратилась к классу.
– Ну, что, ребятки – детки малолетние… Как звери в лесу, да? Как в армии деды? Прописали новичка? Молодцы… Я знаю, кто это сделал, но не буду его при всех поднимать. Пусть потрудится и признается сам, иначе он трус. Нет желающих? Начинаем урок. Сегодня у нас с вами их два подряд получится за пропущенные на той неделе из-за морозов. Так что я подожду.
Пашка никогда еще никого не бил в лицо. Не били и его. Школьные драки, там, где он жил, походили больше на борцовские поединки с тычками в грудь, подножками, возней на земле. Здесь же все было непонятно, жестко. И он, принимая эту жесткость, решил драться по-настоящему. Нутром он понял, что если оставить все как есть, это повторится и будет еще более унизительным, чем сегодня. Пашка, холодея то ли от страха, то ли от решимости, проигрывал в уме все варианты мщения. Вот он подходит…эта противная рожа рядом… Нет, он не знал, как бьют в лицо, но знал, что сделает это.
На перемене Пашка подошел к Лысому и, не выдержав томления, ударил его прямо здесь, у парты, целя в испуганно блеснувший глаз. «Ой-ой!..», – шарахнулись с визгом девчонки. На Пашку бежал низкорослый, уверенно замахиваясь и словно наперед зная, что его испугаются. Пашка пнул низкорослого в колено. Тот, корчась, ушел в коридор. Пашка отбросил руки Лысого и еще раз ударил его в лицо, потом еще и еще… Он уже не мог остановиться. Что-то пробило в нем: Роберт, толстомордый, Лысый… Все они заодно! Бить-бить!..
Его оторвали. С прозвеневшим звонком в класс, хромая, ввалился низкорослый. «Убью, зараза, когда поймаю!», – прошипел он, опасливо сторонясь. Пашка усмехнулся.
За низкорослым вошла Маргарита Андреевна. Она привычно открыла журнал и быстро пробежалась глазами по классу. Остановившись взглядом на распухшей физиономии Лысого, она удивленно вскинула брови и протянула, качая головой: «Я вижу, признаний не требуется, статус кво налицо!.. Извините за каламбур».
Ее никто не понял.
После уроков за Пашкой зашла мать. Было уже темно. Мать закутала Пашке лицо, прикрылась и сама шарфом.
– Ну, как в школе? – глухо в шарф спросила мать.
– Нормально, – буркнул Пашка.
Они, молча, пошли домой. Скрипел под ногами сухой снег. В светящихся окнах была жизнь, там варили еду, смотрели телевизор. Пашка с матерью шли в выстуженную комнату, где их никто не ждал, кроме озябших тараканов.
У дома на скользком скате обочины кто-то барахтался, мыча и выкрикивая ругательства. Мать прошла было мимо, но, видимо, вспомнив, что на улице морозит не на шутку, остановилась рядом с пьяным. Это был Роберт. Он, не видя их, пытался забраться на скат, но падал и, не имея опоры в руках, скользил назад, вставал, карабкался обратно и снова падал. Его слепые движения напоминали конвульсии. Это было страшно, и мать не выдержала. Она подбежала к лежащему на снегу Роберту и запричитала, откуда-то верно взяв интонации плакальщицы: «Ох, ты, горюшко, ну, чего вы, мужики, пьете?! Ну, чего вам надо, пропойцам окаянным?!».
С этой же, наверное, тоской вековечно причитала женщина то над покойником, то над непутевым мужем, измочаленным смертно в кабацком мордобое. Она подхватила Роберта под мышки и, натужно ойкая, попыталась поднять его. Пашка бросился помогать. Вдвоем они поставили Роберта на ноги и, придерживая, потянули к дому. Тот неожиданно ясно и осмысленно взглянул на них.
– А-а, это ты, королева? И Павлуха с тобой?
Он запел, нарочито гнусавя: «Ну и беда же с этой Нинкою, она спала со всей Ордынкою…».
Мать притянула Роберта за воротник и четко сказала ему в лицо:
– Пусть ты и хам, но я не брошу тебя здесь. Ты пойдешь сейчас домой, проспишься, а утром придешь, и будешь извиняться перед нами. Запомни это, Роберт!
Тот горько усмехнулся.
– Извини, королева… Я тебя не со зла так… Ты приехала откуда-то свежая и красивая, здесь таких нет…
– Ты их просто не видишь, – вставила мать.
– Может быть, – согласился Роберт и продолжал:
– Я знаю, что ты никогда не станешь моей и не только из-за рук. Ты могла бы пойти на эту жертву, ты любишь подчиняться и жертвовать, даже в мелочах. Помнишь, когда я предложил тебе, непьющей, за знакомство?.. Но я старый душой, хотя мне еще тридцать пять. Я устал, и ты это чувствуешь, ты ведь умная, жалостливая. И сейчас ты меня жалеешь, убогого. Не надо, не возражай, Нина, Нина… – он остановился, словно вслушиваясь в звучание имени. – Ну, ладно! – Роберт досадливо тряхнул головой. – Что-то я раскис. Этак я о любви скоро заговорю, о первой… Ха!.. В общем, Нина Андреевна, завтра же идите в отдел кадров, там вас ждут. Причем, зная вашу душевную чистоту, обошелся только дружеской просьбой, без подношений. Меня ведь еще без рук уважают друзья-товарищи, волки драные. Что-то я опять, с ехидцей… Не слушай, Нина, меня, уркагана. Пойду-ка я домой, к маме. А насчет работы – железно! И честно. Там все честно. И прости, я сам…
Роберт осторожно высвободился и, рывком запрыгнув на обочину, пошел домой, стараясь не качаться. Гулко хлопнула дверь, и все стихло.
Мать, словно опомнившись, взглянула на Пашку.
– Ты почему здесь?! Бегом в дом! Холодина такая, а он стоит, развесил уши!.. Бегом, говорю!.. Затопи печку, сын, я сейчас.
Пашка высовывался потом несколько раз на улицу и видел, как мать, зябко постукивая ногами, ходила по двору и смотрела в светящиеся соседские окна. «Чего она? – думал Пашка. – Вон намерзло на окна, все равно ничего не разглядишь. А-а…».
Уходив в тепло, он недовольно стучал чайником, подбрасывал дрова в печь и размышлял о странностях взрослой жизни.
5
Однажды Пашка, уйдя в конец улицы, увидел белых куропаток. Они прилетели из лесотундры и безбоязненно расселись на обочине дороги. Здесь «Шанхай» кончался, а дальше тянулись бугры, покрытые щетиной невысокого леса.