Его нужно остановить, – говорит Говард, и голос его глухо рокочет у меня в ухе. – Вы бы не захотели его остановить, если бы могли?
– Это невозможно, – осторожно отвечаю я. – Королева вольна выбирать себе советников, и ему она верит как никому. Он подле нее с тех пор, как она была юной принцессой. В чем мы можем его обвинить?
– В краже испанского золота! В том, что он толкнул нас на грань войны! Сделал Францию нашим врагом! Довел полстраны до измены постоянными подозрениями и слежкой за теми, кто хотел всего лишь молиться на старый лад! Взгляните на двор! Вы когда-нибудь испытывали при дворе такой страх? Он полон шпионов и заговоров.
Я киваю. Отрицать это невозможно. Страх Сесила перед папистами и его ненависть к иностранцам преследуют Англию.
– Последнее идиотство Сесила хуже всего, – в ярости говорит Говард. – Корабль укрывается от непогоды в нашей гавани – и его захватывают! Он превращает нас в нацию пиратов, море будет небезопасно для наших судов!
Я не могу не согласиться. Испанский казначейский корабль прибило в Плимут, где он ожидал найти убежище, и Сесил, сын бедняка, не смог устоять перед золотом, которое было на корабле. Он украл золото – вот так, попросту. И теперь испанцы грозят торговой блокадой, а то и войной, если мы все не возместим. Мы кругом не правы, все потому, что Сесил кругом не прав; но его слушает королева Англии.
Говард не без труда справляется с раздражением.
– Да не попустит Господь, чтобы мы дожили до того дня, когда вы придете ко мне и скажете, что я был прав, опасаясь его, что нам надо было себя защитить, но теперь уже поздно, и кого-то из нас уже судят по ложному обвинению. Да не попустит Господь, чтобы Сесил забирал нас, одного за другим, а мы оказались слишком доверчивы, чтобы защититься.
Он на мгновение умолкает.
– Его власть – власть страха. Он заставляет нас бояться воображаемых врагов, чтобы мы не защищались от него и от наших властей. Мы слишком заняты слежкой за иностранцами – и забываем следить за своими друзьями. Как бы то ни было, будьте осмотрительны, и я тоже постараюсь. Я пока не стану больше высказываться против Сесила. Вы же никому не расскажете? Ни слова?
Взгляд, брошенный им на меня, убеждает сильнее любых доводов. Если единственный английский герцог, родственник самой королевы, боится, что о его словах донесут человеку, который должен быть всего лишь королевским слугой, значит, слуга стал слишком могущественным. Мы все начинаем бояться, что Сесилу что-то станет известно, бояться его сети доносчиков, его растущей тихой власти.
– Все останется между нами, – тихо отвечаю я.
Оглядываюсь, чтобы удостовериться, что нас никто не подслушивает. Меня самого поражает, что я, один из знатнейших графов Англии, и Говард, единственный английский герцог, вынуждены опасаться чужих ушей. Но что есть, то есть. Вот во что превратилась Англия на десятом году правления Елизаветы: в страну, где человек боится собственной тени. А за эти десять лет мою Англию, похоже, наводнили тени.
Они, должно быть, ума лишились, если считают, что могут обходиться со мной, как с простой женщиной. Я женщина не простая. Я наполовину божественна. У меня свое место, единственное в своем роде, между ангелами и знатью. На небесах есть Бог, Богородица и Ее Сын, а ниже, как придворные, ангелы разных чинов. На земле, как и на небе, есть король, королева и принцы; а ниже знать, дворяне, рабочий люд и нищие. Ниже всех, над самыми зверями, стоят бедные женщины: женщины, у которых нет дома, мужа или состояния.
А я? Я едина в двух лицах: второе в мире существо – королева; и нижайшее – женщина, лишенная дома, мужа и состояния. Я трижды королева, потому что родилась королевой Шотландии, дочерью Иакова V Шотландского, вышла замуж за дофина Франции и унаследовала после него французскую корону, и я в своем праве, единственная истинная и законная наследница английского трона, поскольку прихожусь правнучатой племянницей королю Англии Генриху VIII, хотя его незаконная дочь Елизавета и захватила мое место.