Сколько ни скрипи, но
Нам надо шубку,
А не как Миклухо-
Маклай, в Австралию
И на Филиппины.
Нам дома сиднем
Сиживать до века.
…Мой друг, оставь её,
Молодёжь. Ни клином,
Ничем. Ни силой
Духа и молекул
Растормошить нельзя их.
Вот господство многих
Над мелким частным,
Над одним вселенским.
Для них весь мир – хозяин…
Пусть витают в смоге.
Пусть рухнет Чацкий
У канатной лески.
Manic
Размахнулась душа, развернулась уверенность
В ярком экстазе восторженно кличу:
Вот она я! I’m a wonderful creature!
Вот она, Данте! Цветёт Беатриче!
И разверзлись все пропасти, выросла ветреность,
Стало меня неприлично много,
Слишком для скученных здесь людишек
Много царевны с фамилией Мнишек.
Этому миру пришла на подмогу
Та, для кого миллиарды – не много,
Каждому по объятиям
Необъятной и доброй моей руки,
Всех поснимаю с распятия
Чёрных весенне-когтистых ракит!
Аж с волос поднимает космический приток,
Энергии разовая избыточная порция!
Я ем её, как именинный пирог
И даю по кусочку взрывчатки-эмоции!
Сею счастье всем и повсюду,
Заверну и в бумажки его, и в слюды,
За так и за символическую плату
В виде радостных фейерверков,
Сияющих поцелуйчиков.
У меня же не ум – палата!
И меня не отмерить меркой,
От ослов и господ полученной!
Развернулась душа, царственно
Укрыла планету крылом материнским,
Могуче строит, разрушает безнравственно,
Вполне осознанно идя на риски!
Я – красавица… Ну как же такое не усмотреть?
Глаз не иметь – не иметь возможности
Красоту неувядающую мою лицезреть,
Что давно затмевает сверхновые!
Я же влага в пустынном краю обезвоженности!
Сама я сверх меры новая,
Обновлённая!
С шедевром Бетховена тетрадка нотная,
Во всё углублённая!
Феникс и сфинкс!
Священный Стикс!
И то бурное буйство, что рвётся дуром с меня,
Как Ниагарский ревущий водопад,
Так сладострастно-тяжело осенять
Масштабным крещением наугад!
Тяжело описать словами,
Доступными простым смертным,
Бесподобный вот этот водоворот!
Как будто сподобилась серотонинных
Бесконечных щедрот!
А мне отпираются любые замки:
Махну направо – и все на коленях,
Иду налево – и там
Бросают цветы под летучие ноги
С крылышками Гермеса
На лёгких моих сандалиях.
Меня окурили миром
И маслом сандаловым.
Как будто вручили бархатные вожжи
Неустанного просветления,
Беспримерного господства!
Где королева? Не видишь? Вот же!
Искромётство нетления,
К бессмертию подступ!
И пускай через полгода
Или даже меньше
Такой гегемонии срок пройдёт,
Такой себе «King for a day»,
Исключительный Амадей!
Но сейчас об этом предпочту не думать
Под эндогенным неистовым кайфом!
Забудем пока, как смотреть на дуло
И слёзки бросать на кафель!
Немыслима, как воздушный шар!
Огромна, будто земная твердь!
Это я, и такою останусь впредь,
И меня невозможно чудес лишать!
Берег крутой – в берегу пологом…
Знаю: меня нетипично много!
Имплементирован комплекс бога
В каждую клеточку тела;
Щекотлива, однако, тема!
Кровь вдруг ударила по вискам,
Барабанит в дверь, как пьяный сосед,
Жалит, что твой электрический скат!
Я так неуёмна! Тушите свет!
Тушите – свет!…
Кризис
А вдохновения – в руку
А мочи нет спьянеть,
Я – недозревший фурункул
На мировой спине.
Я – наболевшая падаль
На мировой скале.
Котяра полным как панда
Внезапно стал с котлет,
На подаяниях улиц,
На городских харчах,
Читая вывески буквиц
До пустоты в хрящах.
Непромокаемый кустик
Под посевной растрёп,
Река выходит из устья,
А я его оскрёб.
А вдохновения – в руку,
А костоправ – к руке,
А незаживший фурункул
Идёт играть в крикет
На головах подчиненных
Да на брусчатном шве,
У гривоцветных черёмух,
Где просчитался швед.
Как будто пагода дома
Пизанской башней – крен.
Как будто пахоты домра
Поёт дождливый крем.
Непромокаемой шляпой
Огородился весь.
Я несговорчивой шляхтой
Пролепечу, что есмь.
Пусть вдохновение – в руку,
Пусть от дождей – спьянеть,
Я – тень горбатого Мука
На мировой спине,
Очередная заноза
На мировой пинцет…
Варваре видно за носом,
Где проводить концерт.
Очередная ошибка
На мировой скале…
Союз Аргуни и Шилки,
Кусочек льда с комет.
…Среди богемного шика,
Внучатых фей с карет
Не комильфо быть ошибкой
На мировой скале.
Жураве́ль
Улетает журавель – клину клин,
Вот бы зиму переждать – длины длин,
Упокой не в небеси – на земли.
Одинокий журавель – в журавли.
Под закатом их красна – полоса,
Прилила его багрянь – к полюсам,
Это чудо – хочешь, верь – и не верь,
Промелькнула краснота – журавель.
Улетать вам строем-кли – ном отсель,
Ведь товарищ журавлю – журавель.
Для людей вы, журавли – короли
Оттого, что вы дружны – журавли.
Оттого, что одному – не бывать
Тем, кому ваш журавель – кровный брат.
Я ли с вами полечу – зимовать?
Я ль заместо получу – каземат?
Той багрянью путь как со – ком полит.
…Одинокий журавель – в журавли.
Сердцевина
Рыдает под полом продрогший ребёнок,
Сирена полопала уши и стёкла,
Дитяти гремит сердцевина.
Симфония скрежета мышек-полёвок,
И двери пинает не дядя, но Стёпа,
А вместе – ночная рванина.
Знаете, ножик такой, для яблока,
С круглой насадкой, чтоб вырезать половину?
Точно такой, безопасный якобы,
Режет мою перебитую сердцевину.
Знаете, нежный паштет из печени
Занял прилавок, чтоб вытравить нам малину!
Мы увязаем – недуг нелеченый
Мучит тем временем пулемёт-сердцевину.
Заходится лаем собака на сене,
Заводятся вши на помойной собаке,
Повсюду дворовая живность.
Во всех деревеньках речного бассейна,
По всем городам озорного писаки
Несётся зловонная жидкость.
Знаете, жидкость людская приторна,
В розах-мимозах мой пистолет разукрашен,
Смысла и шанса спасать убитого
Нет в заковыристой переваренной каше.
Знаете, мысли людские праведны,
Будто ковёр на пороге худой церквушки,
Так захотели не деды – прадеды,
Будет копейка им в замену моей полушки.
Под кожей рыдают задетые дети,
А общество просит терпеть без рыданий,
Такая смертельная скука!
Устоев порядок столетья пометил,
Нам жить завещал без любви, без братаний,
В квартиру врываться без стука.
Знаете, есть на полях сражения
Лучше, чем противопехотная мина,
Против гуманного все-сближения
Чья-то зачерствевшая вконец сердцевина.
Взыщет с богатых – мужчины ль, женщины
Тысяча нищих, убиенных невинно!
Тогда и пойдут и рубцы, и трещины
По их стеклопакетным пустым сердцевинам!
Мой коротенький путь
Мой коротенький путь так затратно криволинеен,
Я лижу эти шрамы, чтоб стало еще больнее.
Мой коротенький путь будто к смерти
предрасположен.
Я вослед слышу ругань, издёвки и мат сапожный.
Я вослед слышу крик, что уродливо травит горло,
Но при этом все так же ползу по слезам
прогорклым.
И на месте, где дремлет синяк колдовством опала,
Проступает рубин, поднимается, как опара.
Те навеки изгои, кто чувствуют жизнь полнее,
Шрам на шрам налагая, надеюсь, что так
больнее.
Но улыбку с лица не стравить, и оскалом зверя
Я оплакивать буду любую свою потерю.
Вскинув руки, пойду потешаться —
Пьеро помешан,
Чёрный юмор проел меж извилин седые плеши.
Я так стар, я изжил самолично себя так скоро,
Провожу по руке соблазнительным краем скола,
Прохожу по морозистым веткам небесной
пальмы,
На коне пролетаю опричным стрелком
опальным.
Будто ёлки в автобусных окнах, часы мелькают.
Я же Герда, но мне не спасти ни себя, ни Кая.
Я повязан со смертью невидимым стойким
клеем,
Но зачем-то живу.
И поверьте мне – так больнее.
Александр Гирин
Глава 1
Отчего разделённость повсюду?
– Пройдут эпохи, пока падут все завесы.
– Приоткрывая их, мы рискуем жизнями!..
– Когда жизнь и смерть становятся
неразличимы – это и есть наш Путь.
Этой ночью не было росы. В совершенно чёрном небе лишь местами показывались звёзды в просветах меж невидимых туч. Густой тёплый воздух едва ли не звенел от гнетущего напряжения. Сильно пахло бальзамическим хвойным покровом, сильно разогретым за день жарким солнцем.