В джинсах и рубашке из Оксфорда — атлет, блондин, тридцать лет и мог бы стать фотомоделью, но больше всего на свете ему хотелось быть игроком на Уолл-стрит. Он безропотно вкалывал на зарплату в дисконтном брокерстве — целыми днями сидел за клавиатурой, в наушниках и костюмах, которые были ему не по карману, и смотрел, как мимо проплывают чужие деньги. Руки он теперь держал за спиной — прятал пристяжные манжеты на липучках, которые надевал на ночь, чтобы так не мучил тоннельный синдром. На работу он их не носил, тоннельный синдром — это для синих воротничков, а по вечерам прятал руки, как ребенок, который боится улыбнуться из-за скобок на зубах.
— Где ты была? — спросил Курт — скорее зло, чем встревоженно.
Джоди хотелось улыбок и сочувствия, а не наездов. В глазах ее набухли слезы.
— На меня сегодня напали. Меня кто-то побил и запихнул под мусорный контейнер. — Она вытянула руки, чтобы ее обняли. — И руку обожгли.
Курт отвернулся и пошел в квартиру.
— А вчера ты где была? И сегодня? Тебе с работы весь день названивали.
Джоди двинулась за ним.
— Вчера? Ты о чем это?
— И машину твою арестовали. Я не нашел ключи, когда приехали дворники. Теперь платить придется, чтоб забрать ее с арестплощадки.
— Курт, я вообще не понимаю, о чем ты. Есть очень хочется, мне страшно и нужно в больницу. На меня напал кто-то, черт бы тебя драл!
Курт сделал вид, что расставляет по порядку видеокассеты.
— Если тебе не хотелось постоянных отношений, не нужно было соглашаться и жить со мной. У меня, знаешь ли, с женщинами проблем никаких — хоть каждый день.
Говорила ей мама: «Никогда не связывайся с мужчиной симпатичнее себя».
— Курт, да посмотри же ты. — Джоди протянула ему обожженную руку. — Посмотри!
Тот медленно обернулся и посмотрел; желчь в его взгляде зашипела и стала ужасом.
— Как тебе это удалось?
— Не знаю, я без сознания была. У меня, наверное, сотрясение мозга. Перед глазами все… в общем, странно выглядит. Помоги же мне, пожалуйста, уже наконец!
Курт заходил тугими кругами у журнального столика, качая головой.
— Я не знаю, что делать. Я не знаю, что делать. — Потом сел на тахту и принялся раскачиваться.
Джоди подумала: «Этот человек вызывал пожарную бригаду, когда у него засорился унитаз, и я еще прошу от него помощи. О чем я вообще думала? Почему меня всегда тянет к слабакам? Что со мной не так? Почему у меня не болит рука? Мне съесть что-нибудь или ехать в неотложку?»
Курт сказал:
— Это ужас, мне рано вставать. У меня в пять встреча. — Оказавшись на знакомой территории своекорыстия, он перестал раскачиваться и поднял голову: — Ты до сих пор не сказала, где была вчера ночью!
У двери, где стояла Джоди, располагалась антикварная дубовая вешалка. На вешалке располагался черный японский горшок, в котором сражался за жизнь филодендрон — пристанище колонии паутинных клещиков. Схватив горшок, Джоди услышала, как клещики зашевелились в своих крохотных колыбельках. Отводя руку перед броском, она заметила, как Курт моргнул — веки его двигались медленно, словно электрические гаражные ворота. Уже запустив горшок, она увидела, как жилка у него на шее взбухла ударом сердца. Горшок описал плоскую траекторию через всю комнату. Растение тянулось за ним хвостом кометы. Смятенные паутинные клещики сообразили, что отправились в полет. Дно горшка соприкоснулось со лбом Курта, и Джоди долго смотрела, как японская керамика сначала взбухает, затем проваливается сама в себя. Осколки и земля разлетелись по комнате; филодендрон врезался в голову Курта, и Джоди слышала, как трещит и рвется каждый стебель. У Курта не было времени поменять выражение на лице.