Когда Мефистофель, прерывая славословия ар-хангелов, утверждает, что на земле царит лишь
…беспросветный мрак,
И человеку бедному так худо,
Что даже я щажу его покуда, –
господь выдвигает, в противовес жалким, погрязшим в ничтожестве людям, о которых говорит Мефистофель, ревностного правдоискателя Фауста.
Мефистофель удивлен: в мучи-тельных исканиях доктора Фауста, в его раздвоенности, в том, что Фауст
…требует у неба звезд в награду
И лучших наслаждений у земли, –
он видит тем более верный залог его погибели. Убежденный в верности своей игры, он заявляет господу, что берется отбить у него этого
«сумасброда». Господь принимает вызов Мефистофеля. Он уверен не только в том, что Фауст
Чутьем, по собственной охоте
…вырвется из тупика, –
но и в том, что Мефистофель своими происками лишь поможет упорному правдоиска-телю достигнуть высшей истины.
Тема раздвоенности Фауста (здесь впервые затронутая Мефистофелем) проходит через всю драму. По это «раздвоенность» совсем особого рода, не
имеющая ничего общего со сла-бостью воли или отсутствием целеустремленности. Фауст хочет постигнуть «вселенной внутреннюю связь» и вместе с тем
предаться неутомимой практической деятельности, жить в полный разворот своих нравственных и физических сил. В этой одновременной тяге Фау-ста и
к «созерцанию», и к «деятельности», и к «теории», и к «практике», по сути, нет, конечно, никакого трагического противоречия. Но то, что кажется
нам теперь само собою разумеющейся истиной, воспринималось совсем по-другому в далекие времена, когда жил исторический доктор Фауст, и позднее,
в эпоху Гете, когда разрыв между теорией и практи-кой продолжал составлять коренной изъян немецкой идеалистической философии.
Фауст ненавидит свой ученый затвор, где
…взамен
Живых и богом данных сил
Себя средь этих мертвых стен
Скелетами ты окружил, –
именно за то, что, оставаясь в этом «затхлом мире», ему никогда не удастся проник-нуть в сокровенный смысл природы, а также истории
человечества. Разочарованный в мертвых догмах и застойных схоластических формулах средневековой премудрости, Фауст обращается к магии. Он
открывает трактат чернокнижника Нострадама на странице, где выведен «знак макрокосма», и видит сложную работу механизма мироздания. Но зрелище
беспрерывно обновляющихся мировых сил его не утешает: Фауст чужд пассивной созерца-тельности. Ему ближе знак действенного «земного духа», ибо он
и сам мечтает о великих подвигах:
Готов за всех отдать я душу
И твердо знаю, что не струшу
В крушенья час свой роковой.
На троекратный призыв Фауста является «дух земли», но тут же снова отступается от заклинателя – именно потому, что тот покуда еще не отважился
действовать, а продолжает рыться в жалком «скарбе отцов», питаясь плодами младенчески незрелой науки.
В этот миг величайших надежд и разочарований входит Вагнер, адъюнкт Фауста, фи-листер ученого мира, «несносный, ограниченный школяр». Их диалог
(один из лучших в драме) еще более четко обрисовывает мятущийся характер героя.
Но вот Фауст снова один, снова продолжает бороться со своими сомнениями. Они приводят его к мысли о самоубийстве. Однако эта мысль продиктована
отнюдь не устало-стью или отчаянием: Фауст хочет расстаться с жизнью лишь для того, чтобы слиться со все-ленной и тем вернее, как он ошибочно
полагает, проникнуть в ее «тайну».