– Я должна погасить свет и выключить счетчик. Будьте добры, подождите меня на улице.
Она поколебалась, прежде чем сесть в маленькую машину, словно боялась, что не поместится. В соседнем доме кто-то наблюдал за ними из окна.
– Моя сестра живет через две улицы отсюда. Нужно только повернуть направо, а потом налево.
Можно было подумать, что их дома – близнецы, так они были похожи. Отличались только цветом стеклянных окошек на входной двери. Здесь они были оранжевые.
– Я сейчас.
Но задержалась там почти на четверть часа. Когда она вернулась, с ней была женщина, похожая на нее как две капли воды и тоже одетая в траур.
– Моя сестра поедет с нами. Я подумала, что мы можем потесниться. А ее муж подождет Монику. У него выходной сегодня. Он служит контролером на железной дороге.
Мегрэ сел рядом с водителем. Обе женщины устроились сзади, оставив совсем немного места для инспектора Сантони. Время от времени они перешептывались о чем-то очень личном.
Когда приехали в Институт судебной медицины возле моста Аустерлиц, тело Луи Туре, еще в одежде, согласно инструкции Мегрэ, было временно положено на секционный стол. Мегрэ открыл лицо покойника, неотрывно наблюдая за обеими женщинами, которых впервые увидел вместе при ярком свете. В темноте на улице он принял их за близнецов.
Сейчас он видел, что сестра моложе на три-четыре года, и ее силуэт пока еще сохранял мягкость очертаний.
– Вы его узнаете?
Мадам Туре сжимала в руках платок, но не плакала. Сестра поддерживала ее под руку, словно пытаясь ободрить.
– Да, это Луи. Мой бедный Луи… Сегодня, когда мы расстались, он не думал… – И неожиданно спросила: – Можно ему закрыть глаза?
– Да, теперь можно.
Она посмотрела на сестру, казалось, они не знают, кто из них это сделает. Решилась жена, прошептав, не без некоторой торжественности:
– Бедный Луи…
Но тут она заметила ботинки, торчащие из-под простыни, которой прикрыли тело, и нахмурилась.
– А это что еще такое?
Мегрэ не сразу понял.
– Кто надел на него эти туфли?
– Они были у него на ногах, когда его обнаружили.
– Это невозможно. Луи никогда не носил желтых ботинок, во всяком случае, с двадцати шести лет, с тех пор, как мы поженились. Он знал, что я бы не допустила. Ты видишь, Жанна?
Жанна утвердительно кивнула.
– Тогда не могли бы вы проверить и подтвердить, что на нем – его одежда? Насчет его личности у вас ведь нет сомнений?
– Это точно он. Но туфли чужие. Я сама чищу их каждый день. Уж наверное, я их знаю. Сегодня утром он надел черные, с двойной стелькой; он их носит на работу.
Мегрэ полностью откинул простыню.
– Это его пальто?
– Да.
– А костюм?
– И костюм его, а вот галстук нет. Он ни за что не надел бы такой кричащий галстук. Почти красный!
– Ваш муж вел размеренный образ жизни?
– Самый что ни на есть! Вот сестра может подтвердить. Утром садился в автобус на углу улицы и приезжал на вокзал Жювизи точно к поезду восемь семнадцать. Он всегда ездил вместе с нашим соседом, месье Бодуэном из налогового управления. На Лионском вокзале спускался в метро и выходил на станции «Сен-Мартен».
Сотрудник института подал знак Мегрэ. Комиссар понял и подвел обеих женщин к столу, на который были выложены вещи покойного.
– Полагаю, вам знакомы эти предметы?
Там лежали серебряные часы с цепочкой, носовой платок без инициалов, начатая пачка сигарет «Голуаз», зажигалка, ключ и рядом с бумажником – два кусочка синего картона.
Она сразу же посмотрела на синие бумажки.
– Билеты в кино, – сказала она.
– Зал кинохроники на бульваре Бон-Нувель, – рассмотрев билеты, подтвердил Мегрэ. – Судя по цифрам, они действительны на сегодня.
– Это невозможно. Слышишь, Жанна?
– Мне все это кажется странным, – степенно заметила сестра.
– Взгляните на содержимое бумажника.
Она посмотрела и снова нахмурилась:
– У Луи сегодня утром не было столько денег.
– Вы уверены?
– Да, я ежедневно проверяю, есть ли у него деньги. Он никогда не носит с собой больше одной тысячефранковой купюры и двух или трех стофранковых.
– И он не должен был их тратить?
– До конца месяца еще далеко.
– Значит, после работы, когда он приходил домой, у него всегда оставалась та же сумма?
– За вычетом денег на метро и сигареты. На поезд он покупал сезонный билет.
Она хотела положить бумажник себе в сумку, но поколебалась:
– Может, он вам еще понадобится?
– На сегодняшний день – да.
– Совершенно не могу понять, почему на Луи другие туфли и галстук? И еще, что в то время, когда это произошло, он не был на работе.
Мегрэ больше не стал ее расспрашивать, только попросил подписать какие-то документы.
– Вы поедете домой?
– Когда мы сможем забрать тело?
– Вероятно, через день или два.
– Вскрытие проводить будут?
– Возможно, следственный судья потребует. Пока неизвестно.
Она посмотрела на часы.
– У нас поезд через двадцать минут, – сказала она сестре, потом повернулась к Мегрэ: – Не смогли бы вы подвезти нас на вокзал?
– Ты не будешь ждать Монику? – удивилась сестра.
– Сама вернется.
Пришлось сделать крюк, чтобы попасть к Лионскому вокзалу. Две почти одинаковые фигуры поднялись по каменным ступенькам.
Сантони с усмешкой проговорил:
– Железная хватка! С такой шутки плохи. Вот бедолага…
– Да уж…
– Что вы думаете об этой истории с ботинками? Будь они новые, можно было бы подумать, что он купил их только сегодня.
– Не осмелился бы. Разве ты не слышал, что она сказала?
– Ну и яркий галстук тоже.
– Интересно, похожа ли дочь на мать?
Они не сразу вернулись в полицию, зашли в пивную перекусить. Мегрэ позвонил жене и предупредил, что не знает, когда вернется домой.
В пивной тоже ощущалась зима, на вешалках висели мокрые пальто и шляпы, темные окна сильно запотели.
Когда они вернулись в сыскную полицию, дежурный доложил Мегрэ:
– Вас спрашивала какая-то девушка. Кажется, ее вызвали. Я послал ее наверх.
– Давно ждет?
– Минут двадцать.
Туман перешел в мелкий дождик, и мокрые следы украсили разводами вечно пыльные ступени. Большинство кабинетов уже опустело. Только из-под нескольких дверей пробивался свет.
– Мне остаться? – спросил Сантони.
Мегрэ утвердительно кивнул: поскольку они вдвоем начали следствие, то и продолжать будут вместе.
На кресле в приемной сидела девушка, сперва в глаза бросилась ее голубая шляпка. В комнате было почти темно. Дежурный читал вечернюю газету:
– Это к вам, шеф.
– Знаю. – Мегрэ повернулся к ней. – Мадемуазель Туре? Пройдемте, пожалуйста, в мой кабинет.
Там Мегрэ зажег лампу с зеленым абажуром, освещавшую кресло возле стола, куда он попросил ее сесть, и заметил, что она плакала.
– Дядя сказал мне, что отец умер.
Мегрэ помолчал. Как и мать, она держала платок, но свернула его и комкала в руках. Мегрэ в детстве любил так мять кусок замазки.
– Я думала, что мама будет с вами.
– Она уже уехала в Жювизи.
– Как она?
Что на это можно ответить?
– Ваша мама держалась очень мужественно.
Моника была скорее хорошенькой, совсем не похожей на мать, но унаследовала от нее крепкое телосложение. Правда, это не бросалось в глаза – у нее было молодое тело и не такое плотное. Одета она была в элегантный костюм, что немного удивило комиссара, поскольку она наверняка не могла ни сшить его сама, ни купить в дешевом магазине.
– Что случилось? – спросила она наконец, и в ту же секунду на глазах у нее выступили слезы.
– Ваш отец убит, его ударили ножом.
– Когда?
– Сегодня между половиной пятого и без четверти шесть.
– Это невозможно!
Почему ему показалось, что она не совсем искренна? Мать тоже проявляла ко всему недоверие, но, учитывая ее характер, это можно было предвидеть. К тому же для мадам Туре умереть в тупике возле бульвара Сен-Мартен было большим позором. Она организовала свою жизнь и не только свою, но и всей семьи, а эта смерть не входила в установленные ею рамки. К тому же на покойном – о ужас! – были желтые ботинки и почти красный галстук.