– Благодарю вас…
Было слышно, как доктор что-то сказал жене в соседней комнате, потом без шапки, с чемоданчиком в руке прошел через гостиную и смущенно попрощался.
Глава 2
Когда трое мужчин ушли, в квартире остались лишь мадам Жослен и ее дочь. Младенец консьержки после беспокойной ночи, должно быть, уснул, так как в ее комнате было темно, и Мегрэ даже минуту колебался, нажимать ли на кнопку звонка.
– Что вы скажете, доктор, может быть, пойдем и выпьем по стаканчику?
Лапуэнт открывал дверцу черной машины, но застыл в ожидании. Доктор Ларю посмотрел на часы, словно от этого зависело его решение.
– Охотно выпью чашечку кофе, – произнес он значительно, чуть слащавым голосом, каким, вероятно, разговаривал со своими пациентами. – Думаю, бар на перекрестке Монпарнас еще открыт.
Еще не рассвело. Улицы были почти безлюдны. Мегрэ поднял голову и увидел, что на четвертом этаже в окнах гостиной, одно из которых осталось открытым, погас свет.
Интересно, Вероника Фабр разденется и ляжет спать в своей бывшей комнате или останется сидеть у постели матери, уснувшей после укола. О чем она думает в этих вдруг опустевших комнатах, где только что побывало столько чужих людей?
– Подгони машину! – сказал комиссар Лапуэнту.
Нужно было пройти только по улице Вавен. Ларю и Мегрэ медленно шли вдоль тротуара. Доктор был невысокий, широкоплечий, довольно полный. Должно быть, он всегда сохранял хладнокровие, чувство собственного достоинства и природную мягкость. Было заметно, что он привык к респектабельной, избалованной и хорошо воспитанной клиентуре, от которой перенял тон и манеру держаться, может быть даже слегка переигрывая.
Несмотря на свои пятьдесят лет, во взгляде его голубых глазах сохранялась наивность и боязнь огорчить собеседника, а позднее Мегрэ узнал, что он ежегодно выставлял свои работы в Салоне врачей-художников.
– Давно вы знаете Жосленов?
– С тех пор, как живу в этом квартале, то есть уже лет двадцать. Вероника была еще совсем маленькой, когда Жослены впервые вызвали меня. Она тогда болела корью.
В этот час был свежо, слегка влажно. Над газовыми фонарями словно дрожал ореол света. Кабаре на углу бульвара Распай было еще открыто, возле него стояло много машин. У входа портье в униформе принял обоих мужчин за постоянных клиентов и распахнул перед ними дверь в зал, откуда донеслись громкие звуки музыки.
Лапуэнт медленно ехал за ними в маленькой машине и остановился у тротуара.
Ночь на Монпарнасе еще не закончилась. У стены возле отеля вполголоса ссорилась какая-то пара. Как и предполагал доктор, в баре горел свет и сидело несколько посетителей, а у стойки старая торговка цветами пила кофе с коньяком, от которого шел сильный запах спиртного.
– Мне фин-а-ло[1], – сказал Мегрэ.
Доктор колебался.
– Наверное, я возьму то же самое.
– А ты, Лапуэнт?
– Мне то же, шеф.
– Три рюмки.
Они сели за круглый столик у окна и стали вполголоса беседовать. На улице проезжали редкие в этот час машины. Ларю убежденно говорил:
– Это порядочные люди. Очень скоро мы с ними подружились, и мы с женой стали довольно часто ходить к ним на ужин.
– Они состоятельные?
– Смотря что под этим понимать. Безусловно, они весьма обеспеченные. Отец Рене Жослена уже владел маленьким картонажным предприятием на улице Сен-Готар, простой застекленной мастерской в глубине двора, где работало человек десять. Когда она перешла в наследство сыну, тот купил современное оборудование. Рене был человеком со вкусом, довольно изобретательным и скоро приобрел клиентуру среди крупных парфюмеров и владельцев роскошных магазинов.
– Кажется, он поздно женился, лет в тридцать пять?
– Да. До этого Жослен с матерью по-прежнему жили на улице Сен-Готар, над мастерскими. Мать постоянно болела. Он не стал скрывать от меня, что только из-за нее не мог жениться раньше. С одной стороны, не хотел оставлять ее одну, с другой – не чувствовал себя вправе навязывать молодой жене уход за матерью. Он много работал, жил исключительно интересами своего дела.
– Ваше здоровье!
– Ваше!
Лапуэнт с покрасневшими от усталости глазами не пропускал ни одного слова из разговора.
– Он женился через год после смерти матери и поселился на улице Нотр-Дам-де-Шан.
– Что из себя представляет его жена?
– Франсина де Лансье, дочь полковника в отставке. Кажется, они жили где-то поблизости, на улице Сен-Готар или Даро, там Жослен с ней познакомился. Ей было года двадцать два в то время.
– Они жили в согласии?
– Одна из самых дружных пар, которые я знаю. Почти сразу у них родилась дочь, Вероника, которую вы сегодня вечером видели. Позже они мечтали о сыне, но после довольно сложной операции надежд не осталось.
Порядочные люди, как сказал сначала комиссар полиции, затем доктор. Люди с незапятнанным прошлым, жившие комфортабельно и безмятежно.
– На прошлой неделе они вернулись из Ля-Боля… Они купили там виллу, когда Вероника была еще совсем маленькой, и продолжали ездить туда каждый год. А с тех пор, как у самой Вероники появились дети, она тоже стала возить их туда.
– А ее муж?
– Доктор Фабр? Не знаю, был ли у него отпуск, но в любом случае не больше недели. Возможно, два или три раза за лето он приезжал к ним на выходные. Он полностью предан медицине и больным, своего рода святой. Когда Фабр познакомился с Вероникой, он работал интерном в детской больнице и, если бы не женился, так и продолжал бы там служить, даже не стараясь завести частную практику.
– Вы думаете, это жена настояла, чтобы он открыл кабинет?
– Я не выдам профессиональную тайну, если скажу «да». Да и сам Фабр этого не скрывает. Если бы он работал только в больнице, то не смог бы содержать семью. Тесть настоял, чтобы он купил кабинет и дал денег в долг. Вы же его видели. Он не заботится ни о своем внешнем виде, ни о самом примитивном комфорте. Чаще всего ходит в мятом костюме, и живи он один, то сомневаюсь, чтобы он помнил, что нужно менять белье.
– Он был в хороших отношениях с Жосленом?
– Они друг друга уважали. Жослен гордился зятем. К тому же оба увлекались шахматами.
– Жослен действительно был болен?
– Это я предложил, чтобы он ушел на пенсию. Он всегда был тучным, я даже помню, было время, когда он весил сто десять килограммов. Но это не мешало ему работать по двенадцать-тринадцать часов в сутки, а сердце уже не справлялось с такой нагрузкой. Два года назад он перенес сердечный приступ, правда без угрозы для жизни, но все же это был, как говорится, первый звонок. Тогда я посоветовал ему взять заместителя, а самому только контролировать его действия, чтобы чем-то себя занять. К моему большому удивлению, он предпочел вообще отойти от дел, объяснив мне, что не умеет работать вполсилы.
– Он продал фабрику?
– Да, двум своим служащим. Поскольку у тех не набралось нужной суммы, он еще какое-то время, не знаю точно, как долго, принимал в этом участие.
– А как он проводил свой день последние два года?
– По утрам гулял в Люксембургском саду, я там часто его видел. Ходил он медленно, осторожно, как большинство сердечников, так как в результате стал думать, что болен серьезнее, чем на самом деле. Много читал. Вы видели, какая у него библиотека? У него ведь никогда не было времени на чтение, а тут, на старости лет, он открыл для себя литературу и увлеченно говорил о ней.
– А жена?
– Несмотря сначала на постоянную, а потом на приходящую прислугу, она много времени уделяла дому и кухне. Кроме того, почти ежедневно ездила на бульвар Брюн повидать внуков, старшего возила на машине в парк Монсури.
– Должно быть, вы удивились, узнав о происшедшем?
– Я до сих пор не могу в это поверить. Мне случалось быть свидетелем каких-то драм у моих пациентов, правда, к счастью, очень редко. Всякий раз этого можно было ожидать. Вы понимаете, что я имею в виду? В каждом отдельном случае, несмотря на внешнее благополучие, существовала какая-то трещина, нестабильность. На этот раз я просто теряюсь в догадках…