В тот момент, когда недобросовестной, узурпировавшей власть верхушке удаётся выйти из междоусобной борьбы или отразить внешнюю агрессию, она отменяет родовую демократию и никто из так называемого простого народа не смеет выразить ей непокорность или сомнение. Они к этому по традиционной культуре и не стремятся. Протестовать, возмущаться не имеют привычки. Если есть какое-то отрицание верховного своеволия, то это делается молча, пассивным саботажем, а ещё раньше – откочёвкой. Речь идёт о чистой, без примесей первобытной среде. Люди рода привыкли к иерархии. Поэтому любой возникающий культ происходит из этой привычки. Другими словами, они массово вспоминают о первом табу. А лидер ли это, то есть ныне живущий вождь или первобытный авторитет как культ, – не важно.
А фраер?
Представитель западной цивилизации рефаг стоит вне этого вероятного и всегда марширующего строя. Он сам по себе, своеобразным гурманом, потребителем жизни держится. Он намного гибче, ситуационно ловчее, в некоторых случаях терпимее и безразличнее, в некоторых – крайний догматик и фанатик, когда дело касается прибыли, а иногда просто обезличенный лицемер. Рефаг фраер сформировался в обстановке торговли и обмена, бедствий и войн, когда происходили крупные сделки и массовые перемещения избивающих и убивающих друг друга людей. Из поколения в поколение он умудрялся торговать, а в это же самое время зерефы убивали друг друга. Самое главное, он первым или одним их первых вошёл в чужой город без ружья. Эта терпимость произошла от нужды, вместе с развитием знаний у торговой элиты. А для массы буржуазии терпимость пришла вместе с растекающейся кровью, религией, которая заняла место доброго психолога и успокоителя в океане отчаяния и крови.
Побуждающим моментом к жалости и состраданию у языческих масс явился ужас. Наводящая ужас массовая смерть: от войны, болезней, геноцида и эпидемий – привела к рассуждениям и рефлексии. Задумался зереф. Хотя некая рефлексия есть и среди первобытных охотников. Критика, но не самокритика. Забота зерефов распространяется только на кровных родственников, а у рефагов – на совершенно чужих людей. Хотя в этих людях они видят прежде всего наживу. А зерефы видят только врагов. Терпимость массовая пришла вместе с массовой же бедой.
Религия.
Именно религия стала институтом жалости, направила поиск выхода для тревоги человека не вовне, а вовнутрь. Хотя совесть связывают с более древними пластами психики, массово совесть народа стала выражаться через его религию. Поэтому Ницше назвал совесть агрессией, направленной не вовне, а вовнутрь человека. Совесть и мораль являются внутренней идеологией цивилизаций. Одиночество язычника выражается не столько во внутренней нечувствительности, где-то и чёрствости к «не своим», к неродственникам по крови, и внешне аскетичном поведении, сколько в многочисленности его языческих богов. Нет ни одного из духов предков, кто бы отвечал за его поступки. Наоборот, являясь коллективом родственников, они также, вероятно, поддерживают в его сознании, что он венец природы. Может делать, что ведёт к благу его семьи, рода, племени.
Моральные нормы.
Моральные социальные нормы – нравственные императивы; требования определённого поведения, основанные на принятых в обществе представлениях: о добре и зле; о должном либо непозволительном. Моральные нормы регулируют внутреннее поведение человека, диктуют безусловное требование поступать в конкретной ситуации так, а не иначе. Моральные нормы фиксируются в заповедях и других формах представлений о том, как человеку должно поступать.
Язычник очень зависит от существующей атмосферы собственных нравов. Даже если в бытовой дисциплине присутствует ещё традиционная эстетика и культура с наскоками других идей, он всё равно подчиняется обстоятельствам среды. Любая современная идеология с её ориентирами начинает брать своё, занимает в его сознании место. Чем больше будет влияние других традиций и культур, тем больше он вынужден думать, выбирать, сепарировать, варьировать и маневрировать. Он выберет самую сильную из идей. Самую глубокую культуру. Среди современных течений, если он достаточно грамотен и имеет достаточную норму рефлексии (а значит, и прогноза, но это уже – зеремид). Или уйдёт, займётся поиском в наработках истории своего народа – упадёт в архаику (зереф). Если обстоятельства, а в данном случае этим обстоятельством является власть и привилегированное житьё, власть достается лишь тем зерефам, кто вник, проникся другой культурой, это вынуждает дальше развивать в себе копировщика, существует серьезная причина, что племя или народ его будут страдать. Сложные и большие категории другой цивилизации выдёргивают зерефа из рода, кровнородственной общины, теперь он опытен, он хитёр, он научился оценивать и продавать, почти как фраер, причём очень быстро, но сам народ к быстроте ещё не готов. И подчиняется только большим нациям, их культуре, поведению, где самая большая «нация» – теперь мировая нация. Вождь становится реформатором народа, а значит, и последним диктатором. Таким образом, уйдя не из сознания, а из селения по крови и родне, зереф попал в манящий, блистательный незнакомый город, наводнённый странными людьми. Они ведут себя по-другому, нежели люди его круга, его культуры, его родни. Он хочет стать равным этим новым людям. Хочет превратиться в гражданина, но и горожаниным любого города мира.
Потому идеология современной религии – это конкуренция.
Множественность рыночных поступков элиты нисколько не лишает её старого опыта. Рынок ведёт к обогащению за счёт родни и расцвету нескольких избранных семей. Рынок создаёт корпорацию родственников, и конкурировать могут только сплочённые семьи. То есть это благоприятная среда для рода, для клана, это естественная корпорация объединённых по крови людей. В этом причина коррупции у тех народов, которые культивируют у себя традиционные отношения. Каждая семья становится корпорацией, если это большая семья, то большой корпорацией, она гораздо успешнее городских одиночек. Даже окультуренные горожане не могут конкурировать с ними. Традиционный народ может конкурировать только с подобным же народом, как цивилизация с цивилизацией. Таковы условия современного противостояния. Это борьба культур.
В данном случае противостоять нации может нация.
И её культурно-технические достижения. Специалисты могут противостоять специалистам. Мотивированные спецы превосходят алчных и оснащённых автоматикой родственников. Торговая цивилизация берёт верх. Народ разделяется на семьи – на главные и простые. Государства как такового нет, а есть семьи правителей, управленцев и семьи остальных людей. Совсем как при феодализме. Поэтому стратегическая задача цивилизации – мобилизация всех своих ресурсов – здесь мобилизует только узкий круг. Всё дело, что современная рыночная цивилизация на земле традиционной культуры и морали, на территории «идейного» населения начинает дробить конкурентов на части. На эти самые семьи-атомы, также на рода, потому что семьи начинают объединение по старой схеме одного рода против другого. Рыночная война почти что кровнородственная, но без обруча, скрепляющего данный народ, маленькая корпорация родственников – семья и представители других семей не хотят понимать друг друга, у всех свои интересы.
Если с этим не согласен некий патриот, тот самый, который оказался не подвержен влиянию других культур и не хочет этого влияния, видит выход только в чисто традиционном укладе. Что они могут? Чтобы объединить своих сторонников изоляционизма, они должны представить свой идеал или, другими словами, нового сильного бога. Только к нему за вдохновением обращаются адепты. Всякое язычество и культ предков будут им мешать. В противном случае адепты разбегутся сначала в своём сознании от непонимания друг друга. От непонимания новой старой задачи и цели. Допустим, культом предков удастся объединить под решение общей задачи, то есть каждый родовой божок и герой должен войти в один пантеон рода. Дальше на основе общего предка идет выработка героической морали. От прошлого к настоящему. Древняя история даёт богатый материал физически сильных мудрых предков, а современная цивилизация – ничего. Если современные авторитеты не берут начало от советской цивилизации – от советского мира, все значимые фигуры политики, культуры и науки – представители советского суперэтноса. Таким образом, в глобальном противостоянии политика – политике, культура – культуре, история – истории есть ли специалисты у этноса, достаточно ли они адекватны и подготовлены к современному вызову? Может ли героическая история, даже самые впечатляющие мифы туземцев, уравновесить рыночные ценности?