Мой американский внук задумался. Угрозу он слышал в интонации, но чёткий смысл слов был ему неясен. Ребёнок уточнил:
– Ты нашлёпать меня хочешь?
– Да, именно так. Я хочу тебя нашлёпать.
– А почемууууу… – заплакал так, как будто уже получил.
– Чтобы не лазал на деревья, с которых сам слезть не можешь.
– А почему…?
– Вот только попробуй, тогда всё и узнаешь, почему.
Я ушла. Направилась в сарай, к холодильнику, чтобы поставить суп варить. Я туда и шла, когда услышала крики о помощи.
Я взяла кастрюлю, вынула из пакета разморозившееся мясо, но поместить его в ёмкость не успела, снова раздался плач. Я пошла на голос, он доносился из самого угла сада, где стояла старая вишня. Внук сидел невысоко, на наклонном стволе, обхватив его руками и ногами, и плакал.
– В чём дело?
– А почему я не могу на это дерево залезть?
– Потому что на нём веток внизу нет.
– А почему нет?
Я отвернулась и ушла. Направилась к холодильнику.
Если ответить ему, потому что не выросли, он спросит, почему не выросли, и пойдёт сказка про белого бычка, а мне суп варить нужно.
Стёпа и Рада
Какие мыслишки копошатся в маленькой голове, представить трудно.
Ты выбрал Раду сначала в подружки, и это мне было понятно. С собакой интереснее играть, чем с взрослыми людьми, она одного роста, даже чуть ниже, зря не лает и не выдвигает кучу требований, типа умойся, обуйся и почисти зубы. Собаке совершенно всё равно, умывался ты утром или нет, чистил ли зубы, босые у тебя ноги или в носках и кроссовках.
Ты сидел рядом, залезал на Раду и в её будку. Но потом ты решил податься в щенки, стать Радиным сынком. Наверное, тебе казалось, что ей одиноко среди людей, или считал, что у собаки должны быть детки, и вот ты, оторванный от своей матери, решил заменить её собачьей. Сидел на четвереньках рядом с псиной, высунув язык, и дышал часто, часто, как дышат собаки. Передвигаться пытался на четвереньках, оцарапывая коленки о жёсткую траву и песок, но скорость твоя при таком способе передвижения была мала, ты и на ногах не успевал за нашей стремительной собакой, и, в конце концов, ты вскакивал, переходя на более удобное и привычное для человека двуногое передвижение.
Еду поглощать ты пытался без использования рук, слизывая кашу с тарелки и лакая молоко. К счастью, аппетит у тебя был хороший, и ты не мог таким образом насытиться. Да и я сказала строго:
– Если бы у собаки были руки, она бы ела как мы, поняла бы, что это удобнее. Она бы поняла, а тебе, человечку, не втолкуешь.
Ты сдался, есть стал, как обычно. Настырности в тебе не было.
Ты проводил возле будки целые дни, и, в конце концов, собака сделала то, что делала, когда у неё было 10 щенков, – сбежала. Подлезла под рабицу на соседский участок, и легла там. Пролезла она по-пластунски, рискуя оцарапаться об острые края рабицы, а ты проделать это не мог, просто силёнок не хватало.
Ты сидел рядом на нашей стороне и скулил от огорчения, звал Раду к себе, но она лежала, как глухая, не обращая на тебя никакого внимания, но и далеко не уходила, видимо, считала необходимым присматривать за тобой.
Когда я вошла в сад, ты стал жаловаться мне на собаку.
– Почему она не идёт ко мне? Я её зову, а она не идёт.
– Она просто от тебя устала, дай ей покой. Она придёт, подожди, – посоветовала я.
И ты так и поступил, а что ещё оставалось делать?
На следующий год я неосторожно взяла собаку с собой на дачу к Овсянниковым, как раз на Ванин день рождения.
Хотела детей порадовать и Раду одну не оставлять.
Дети действительно обрадовались, накинулись на безответное животное, обнимались с ней, фотографировались, по переменке катались, и кто-то маленький даже за хвост тянул.
Всё снесла наша бедная псина, ни разу не тявкнула и не убежала.
Но как-то раз тебе досталось от нее.
Произошло это событие в квартире. Мы с дедом отдыхали, собака сидела тихо под столом, наверное, от тебя спасалась, а ты залез к ней, и вдруг Рада взвизгнула, ты громко закричал, и вылез из-под стола. Стоишь на четвереньках, как щенок, а на голове кровь, и капает. И слезы тоже капают.
Я подошла, волосы раздвинула, смотрю, маленькая ранка, а кровит сильно. И одна, хотя от зубов должно было быть две. Я ранку продезинфицировала, ты плакать перестал, Радка под столом затаилась и не вылезает. Наказания боится за содеянное, обидела человеческого детёныша.
Я спрашиваю:
– Стёпа, ты что с собакой делал, почему она голос подала? Почему тебя лапой ударила?
– Я хотел ей усики выдернуть, – печально ответил ты, – а она не дала.
Я собаку ругать не стала. Всё же, наверное, это очень больно, когда тебе усики выдергивают, хоть и из собачьей морды.
Те же и Лиза
Симпатичные округлые ножки в розовых колготках торчали из собачьей будки коленками вверх.
Ступни в красных туфельках скользили по зеленой траве в тщетной попытке сдвинуться с места, и непонятно было, то ли ноги собираются совсем спрятаться в будке, что казалось невозможным, то ли пытаются упереться и вытянуть всё тело наружу.
– Помоги дочери, – сказала я свату, – тащи её из будки за ноги.
– Ещё чего, – возмутился Витя, – буду я дуру такую вытаскивать. Как сама залезла, так пусть и вылезает.
Ноги ещё поелозили по траве, потом стали вытягиваться, удлиняться, показалось туловище, а затем и растрепанная голова десятилетней Лизы, тетки Стёпы, позднего ребенка наших сватов. По взрослому, серьезному выражению её лица никто бы не догадался, что эта девочка только что вылезла из собачьей будки.
– А где же Стёпа? Ты его совсем задавила?
Я заглянула внутрь. Нет, оказывается, не задавила, и Стёпушка барахтался в глубине, пытался выкарабкаться.
Собачий домик был такой высоты, что даже ему, трёхлетнему, невозможно было передвигаться иначе, как на четвереньках.
И как они вдвоём с Лизой там поместились, осталось загадкой.
Я писала веселые рассказики, но на самом деле временами было нам с тобой совсем не весело.
Записи в дневнике
6 июня. 16.42, если верить компьютеру.
Ночью у Стёпочки был приступ удушья, я его ждала, всю ночь бегала, слушала, как он дышит.
Температуру вечером измерить не удалось. Он вертелся, крутился, сражался на ковре с диванными подушками, а ночью задыхался.
Утром было 37.7.
Я вызвала Ольгу Николаевну, нашего участкового педиатра. Полиса (медицинского) нет, а ребёнку плохо.
В легких у него чисто, и врач пока решила антибиотики не давать. Отхаркивающее, капли в нос и антигистаминное.
После ухода врача Стёпа начал жаловаться на боль на десне. Немного вздута десна за последним зубом, но даже покраснения нет. Похоже, зуб лезет.
Температура к середине дня поднялась до 38, и я дала аспирин. Анальгина не нашла.
Сейчас спит. Надо бы и мне поспать. Неизвестно, какая будет ночь.
Мы так счастливо жили в деревне со Стёпкой. Он гонял Радку, а я полола одуванчики и готовила обед. Тогда я уставала, а сейчас мне кажется, так было хорошо по сравнению с тем, что сейчас.
Ты дышал до 100 дыханий в минуту, и пригодился ингалятор, который мы купили, напополам с Овсянниковыми.
Сам быстренько надел маску, мы подлили лекарство, ты нажал нужные кнопки и покорно, не капризничая, дышал через ингалятор, долго дышал, привычно.
Я так боялась этих твоих приступов. Только в этом, 2018 году выбросила ингалятор.
И каждый год Даша клала в твой чемодан лекарство, которое нужно было вливать в ингалятор.
16 июня.
Стёпа скучает по родителям. Сидел на стуле на кухне, ел кашу и ныл: хочу в Америку, хочу в Америку.
– Скоро мама прилетит, – успокоила его я.
– А почему?
– По тебе соскучилась.
Дарья действительно должна прилететь 26-ого.
Овсянниковым мальчишку не отдала, да они и не очень настаивали…
Погода испортилась, и мы ещё и не выходили гулять.
Во время своего первого пребывания в России ты тосковал по матери. Не то, чтобы был грустен, или терял аппетит, или любовь к движению (помнишь: I like to move, эта песенка про тебя), но вспоминал часто.